1863 - [43]

Окрестная тишина вздрогнула: подал голос жеребец. Кобыла вытянула гибкую шею, почувствовала в его руке ночную тоску. Она заржала один раз, второй и зашлась в плаче. На ее губах появилась пена.

Мордхе обнял лошадь за шею, прижался щекой к гладкой белой шерсти и так и стоял в конюшне, вдыхая резкий лошадиный запах и испытывая жажду новых ощущений.

Вержбицкий уже спал. Мордхе с трудом на четвереньках забрался на лежанку, закрытую с трех сторон землей. Влажный теплый воздух дохнул ему в лицо. Он подоткнул под себя солому, залезавшую в уши и в нос и согревавшую продрогшее тело, и поплотнее закутался в бурку, как будто отгораживаясь от товарища и не желая никого впускать в свой мир.

Голоса рассыпались на звуки, раздавались с приглушенным свистом, рассказывали о Мерославском. Через четверть века диктатор лелеял свою мечту, пугая ей королей. И когда он со своей свитой перешел границу, желая воплотить мечту в жизнь, на него напал враг и всех уничтожил. Потерянный, забытый стоит Мерославский в чистом поле, обнимает свою лошадь и плачет.

Глава пятая Мариан Лангевич

Лангевич слегка приоткрыл дверь своей комнаты и вышел поглядеть, все ли в штабе спят. Пробираться было неудобно: люди лежали на столе, на полу. Дежурный сидел у входа на мягком стуле. Он спал, запрокинув голову и раскрыв рот, фуражка, сползшая на сторону, поднималась в такт его дыханию.

Лангевич вернулся в комнату и запер дверь, довольный, что может заняться своими делами, не боясь чужих глаз. В свете таявшей свечи он уселся за стол, снял через голову сумку с кассой, которую всегда носил на груди, вынул маленький блокнот, куда записывал все расходы и доходы, и пересчитал каждую банкноту, каждую бумажку, поступившую за день. Кассу он никому не доверял, проверял ее каждый вечер, складывая банкноту к банкноте. Франки, кроны и польские злотые укладывались в пачки, и Лангевич, с очками на носу, с всклокоченной бородой и горящими глазами, словно алхимик, превращал их в оружие и амуницию. И каждый раз, когда речь заходила о деньгах, он докладывал, что в кассе столько-то и столько-то пушек.

Лангевич спрятал банкноты в холщовую сумку, повесил ее на грудь и стал просматривать свежие сведения о расположении врага. Он быстро начертил карту и решил, что спокойнее будет остаться в Гоще. Враг сюда доберется дня через три-четыре. Однако с каждым днем уменьшаются запасы продовольствия. Солдаты опустошили все соседние деревни, забрали у крестьян картошку, муку и скот. Может, Езиоранский прав — Лангевич встал и зашагал по маленькой комнатке, у такой плохо подготовленной, неповоротливой армии всегда будут проблемы с продовольствием. Значит, надо поделить армию на отряды, это может приостановить восстание, затянуть его на месяц-два, но в конечном счете все закончится победой. Россия каждый день стягивает войска. Скоро она займет все деревни и леса, посылая один отряд за другим. У армии со штабом есть адрес. Нам обязательно помогут. Франция выступает за то, чтобы между Россией и Германией появилась свободная Польша. Не ради Польши, а во благо Франции. Если б только мы, поляки, желали освободить Польшу! Но мы не хотим! Винницкий сеет раздор, Езиоранский завидует и деморализует армию. Чаховский молчит, но может в любое время забрать свой полк и уйти. Поди стань диктатором с такой армией! И нужно четко все оговорить, а то, глядишь, завтра Мерославский захватит власть! Этот демагог наводнил Гощу своими прокламациями. Варшава молчит, уже неделю нет известий. Граф Грабовский вызывает подозрения. Должно быть, тут готовится какая-то игра, на кону — свободная Польша. Странно, что дворянам вдруг понадобился диктатор. Они хотят собрать все польские силы, передать их врагу и положить конец восстанию. Они могут в этом преуспеть. А если нет — в истории всякое случалось, — всех дворян повесят на деревьях.

Лангевич устало присел к столу, посмотрел, как оплывает светильник, и чем темнее становилось в комнате, тем больше тени расползались по углам и ложились посреди комнаты. Он вынул часы, время позднее. На дворе уже давно наступила ночь. Что-то беспокоило Лангевича. Он рассердился, что его оставили одного, что Генрика так задерживается. Уже час прошел с тех пор, как она ушла с Чаховским на позиции. Хоть бы Генрика осталась с ним! За то, что в Гоще собралась армия, нужно благодарить только ее. Она заставила его объединиться с Езиоранским. И кто знает, может быть, добровольцы, которые прибывают каждый день, тоже приходят ради нее? Вся Польша говорит о Генрике!

Голова у Лангевича отяжелела и опустилась на грудь. За стеной царил сон, убаюкивая все вокруг, словно кваканье лягушек на весеннем лугу. Сон перенес Лангевича в другой мир, где враг был разбит, Польша свободна, а сияющая Генрика подняла «диктатуру», валяющуюся у ног Лангевича, и надела ее ему на голову.

Вдруг Лангевич вскочил со стула, схватил револьвер и с перекошенным лицом бросился к двери, за которой слышались голоса.

Посреди комнаты стоял Чаховский с хлыстом в руке и, глядя пустыми серыми волчьими глазами, успокаивал разгоряченных солдат, наставивших на него револьверы.