1812. Великий год России - [101]

Еще Д.П. Бутурлин подметил, что Кутузов своей кажущейся нерешительностью старался «внушить Наполеону обманчивые надежды» на заключение мира и тем самым задержать его подольше в Москве[858]. Французы с того дня, как они заняли Москву, действительно тешились надеждой на скорый мир и не беспокоили русских. Поддерживали иллюзию близкого мира неоднократные свидания И. Мюрата с М.А. Милорадовичем. Оба являлись на аванпосты в театральных нарядах, рисовались друг перед другом и обменивались любезностями. «Третьего подобного не было в армиях!» — восклицал А.П. Ермолов, отметив, что Мюрат был в панталонах из парчи, вытканной золотом, а Милорадович — «с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою» (15. С. 219). Но если французы буквально жаждали кончить дело миром («Мир — наше самое заветное желание», — записал в дневнике 12 октября Ц. Ложье)[859], то русские лишь делали вид, что могут согласиться на это, только чтобы выиграть время. Истинное же их настроение выражено в одном из октябрьских писем К.Н. Батюшкова: «Никто не желает мира. Все желают не мира, а истребления врагов»[860].

5 октября в ставку Кутузова приехал генерал-адъютант Наполеона гр. Лористон с предложением заключить перемирие и дать ему, Лористону, пропуск для проезда в Петербург на переговоры с Царем от имени Наполеона. Кутузов особо подготовился к этой встрече. Офицер его штаба А.А. Щербинин вспоминал: «Лористон прибыл в сумерки, в крытых дрожках. Кавалергардского полка поручик Михаил Орлов (будущий декабрист. — H. T.) сопровождал его. Мы в первый раз увидели Кутузова в мундире и шляпе. Эполеты он попросил у Коновницына: его собственные ему казались недовольно хороши. Но и Петр Петрович был не франт, лучше бы обратиться к Милорадовичу» (37. Вып. 1. С. 36). Чтобы произвести на Лористона выгодное для России впечатление, «армии велено было разложить множество огней. Казалось, что в лагере стояло 200 или более тысяч человек»; для большего эффекта Кутузов приказал «варить кашу с маслом и петь песни… среди шумного веселья войск и бесчисленности огней» (24. Т. 3. С. 76–77).

Беседу с Лористоном Кутузов вел около часа, с глазу на глаз. Содержание ее передают «Официальные известия» штаба Кутузова и донесение самого фельдмаршала Царю от 5 октября. Кутузов отвел упреки Наполеона в том, что русские люди воюют «не по правилам». «…Они войну сию почитают равно как бы нашествие татар, — объяснил фельдмаршал, — и я не в состоянии переменить их воспитание» (20. Ч. 1. С. 368). Заключить перемирие Кутузов отказался: «…Я буду проклят потомством, если во мне будут видеть первопричину какого бы то ни было соглашения; потому что таково теперешнее настроение моего народа» (Там же). Но чтобы совсем не лишать противника иллюзий насчет возможности мира, он обещал Лористону уведомить Царя о мирных предложениях Наполеона (Там же).

Далее, по воспоминаниям Н.Н. Муравьева, Кутузов дал волю своему хитроумию. «Предложения о мирных условиях были посланы в Петербург с курьером, но курьеру приказано было попасться в руки неприятелю, и Наполеон уверился в мирных расположениях Кутузова. Между тем через Ярославль был послан другой курьер к Государю с просьбою не соглашаться ни на какие условия»[861].

После встречи Кутузова с Лористоном еще две недели обе армии простояли друг против друга спокойно. Наполеон некоторое время еще ждал, не придет ли из Петербурга ответ на предложение мира, переданное через Лористона, а с 13 октября начал готовить армию к эвакуации из Москвы (44. Т. 2. С. 97–98). Кутузов тем временем завершал подготовку контрнаступления, оставаясь, по выражению А.С. Пушкина, в «мудром, деятельном бездействии» и тем самым «усыпляя Наполеона на пожарище Москвы (28. Т. 6. С. 300. Курсив мой. — Н. Т.). Как тут не вспомнить, что еще фельдмаршал Н.В. Репнин задолго до событий 1805 и 1812 гг. назвал Кутузова «Фабием Ларионовичем»[862]!

План контрнаступления в общих чертах Кутузов выработал еще до прихода в Тарутино. Кстати, самый термин «контрнаступление» некоторые исследователи (активнее других В.М. Безотосный) применительно к действиям русской армии в 1812 г. отрицают, поскольку мол, он «до 1947 г. (т. е. до И.В. Сталина. — H. T.) не употреблялся» и непригоден к употреблению: не было с русской стороны «контрудара, после которого началось контрнаступление»; после боя под Тарутином русская армия «заняла исходные позиции», а после Малоярославца «Кутузов отступил»[863]. По-моему, здесь нет проблемы, а спор о терминологии схоластичен. Контрнаступление, как гласят все русские толковые словари, — это «встречное наступление, являющееся ответом на наступление противника»; оно не предполагает обязательного контрудара, для него достаточно (как это и было в 1812 г.), чтобы сторона, ранее наступавшая, была вынуждена отступать, преследуемая с боями стороной, ранее отступавшей.

Итак, еще до прихода в Тарутино Кутузов, судя по его директивам П.В. Чичагову и А.П. Тормасову от 20 сентября, предполагал разгромить «Великую армию» Наполеона концентрическим ударом трех русских армий на линии Днепра, при подходе ее (когда она будет отступать из Москвы) к Смоленску