1812 год в жизни А. С. Пушкина - [15]

Пишет ли к тебе общий наш приятель Кюхельбекер? Он на меня надулся, бог весть почему. Помири нас. Что стихи? Куда зарыл ты свой золотой талант? Под снега ли Эльбруса, под тифлисскими ли виноградниками? Есть ли у тебя что-нибудь, пришли мне — право, сердцу хочется. Обнимаю тебя — письмо моё бестолково, да некогда мне быть толковее».

Хорошее, доброе письмо, но ответ-то написан лишь через несколько месяцев! То есть от прежней дружбы остались лишь воспоминания о ней, чувство обязанности за не столь уж далёкое прошлое.

В этом плане характерен и следующий эпизод. 6 октября 1831 года Шишков прислал Александру Сергеевичу (через издателя М. П. Погодина) первый том «Избранного немецкого театра» с дарственной надписью. И Пушкин не счёл нужным откликнуться на этот жест, отделавшись следующей фразой в большом письме к Михаилу Петровичу Погодину: «Я Шишкову не отвечал и не благодарил его. Обними его за меня. Дай Бог ему здоровья за „Фортунато“!»

После увольнения из армии Шишков жил в Твери. На здоровье не жаловался, вздорности своей не оставлял и 27 сентября 1832 года был зарезан по дороге на место очередной дуэли. Ему не исполнилось ещё и тридцати трех лет. Так нелепо оборвалась жизнь «блистательного и очаровательного», по выражению поэта С. Т. Аксакова.

Пушкин принял участие в посмертном издании сочинений друга юности и в судьбе его дочери Софии.

* * *

Каверин и Шишков в интеллектуальном плане были людьми незаурядными, но в нравственном — оставляли желать лучшего. Последней недоставало многим молодым офицерам из окружения Пушкина. Увлёкшись внешней стороной их жизни, юный поэт довольно быстро понял пагубность разгулов и обильных винопитий. Но верный канонам дружбы, он сразу порвать с новым окружением не мог, но всё же в известной степени дистанцировался от него, прикрыв свой отход маской разочарования в жизни (это в шестнадцать-то лет!). Свидетельством чему является стихотворение «Друзьям» (особенно в его первом варианте):

Среди беседы вашей шумной

Один уныл и мрачен я…

На пир раздольный и безумный

Не призывайте вы меня.

Любил и я когда-то с вами

Под звон бокалов пировать

И гармонически стихами

Пиров веселье воспевать.

Но пролетел миг упоений, —

Я радость светлую забыл,

Меня печали мрачный гений

Крылами чёрными покрыл…

Не кличьте ж вы меня с собою

Под звон бокалов пировать:

Я не хочу своей тоскою

Веселье ваше отравлять.

«Всегда мудрец, а иногда мечтатель». К счастью для молодого поэта, в гусарской среде были и серьёзные люди.

Пётр Яковлевич Чаадаев оказался как раз тем человеком, который вовремя поддержал Александра. «Пушкин, — вспоминал Чаадаев, — гордился моею дружбой; он говорил, что я спас от погибели его и его чувства, что я воспламенял в нём любовь к высокому». Подтверждением этого служат следующие строки поэта из стихотворения «Чаадаеву»:

Ни музы, ни труды, ни радости досуга —

Ничто не заменит единственного друга.

Ты был целителем моих душевных сил;

О неизменный друг, тебе я посвятил

И краткий век, уже испытанный судьбою,

И чувства, может быть, спасённые тобою!

Ты сердце знал моё во цвете юных дней;

Ты видел, как потом в волнении страстей

Я тайно изнывал, страдалец утомлённый;

В минуту гибели над бездной потаённой

Ты поддержал меня недремлющей рукой;

Ты другу заменил надежду и покой;

Во глубину души вникая строгим взором,

Ты оживлял её советом иль укором;

Твой жар воспламенял к высокому любовь;

Терпенье смелое во мне рождалось вновь…

Офицер лейб-гвардии Гусарского полка Я. И. Сабуров говорил, что влияние Чаадаева на Пушкина было изумительно! «Он заставлял его мыслить». Беседы поэта с Петром Яковлевичем на политические темы нашли отражение в следующих стихотворениях Александра Сергеевича: «Любви, надежды, тихой славы…», «В стране, где я забыл тревоги прежних лет», «К портрету Чаадаева», «К чему холодные сомненья».

Знакомство их произошло в доме Н. М. Карамзина. Николай Михайлович читал гусару и лицеисту отдельные главы «Истории государства Российского», готовившейся к печати. Бывал Александр и на квартире Чаадаева (Набережная Мойки, 40), где проходили беседы на политические и литературные темы. Позднее, описывая кабинет Онегина, Пушкин вспоминал обстановку, в которой жил его друг:

Янтарь на трубках Цареграда,

Фарфор и бронза на столе,

И, чувств изнеженных отрада,

Духи в гранёном хрустале;

Гребёнки, пилочки стальные,

Прямые ножницы, кривые,

И щётки тридцати родов —

И для ногтей и для зубов.

Лицеист и боевой офицер говорили об истории, философии и нравственности. По воспоминаниям Д. Н. Свербеева, Чаадаев «обзывал Аракчеева злодеем, высших властей военных и гражданских — взяточниками, дворян — подлыми холопами, духовных — невеждами, всё остальное — коснеющим и пресмыкающимся в рабстве».

Пётр Яковлевич знал А. С. Грибоедова, П. И. Пестеля, С. Г. Волконского, С. И. Муравьёва-Апостола; вообще был близок к ранним декабристским организациям. В беседах с молодым поэтом приобщал его к идеям, которые исповедовал и которые тому не были чужды.

Пушкина поражала эрудиция Чаадаева. Он был хорошо знаком с трудами французских просветителей и новой французской литературой, занимался изучением трудов Локка, Канта, Шеллинга и других философов.