1812 год. Пожар Москвы - [114]
Вместе с тем, конечным следствием московской трагедии (наряду, разумеется, с рядом других событий и обстоятельств) стало изгнание захватчиков из России и крушение империи Наполеона. «Русские, — писал великий историк С.М. Соловьев, — не могли бы без стыда раскрыть славной книги своей истории, если бы за страницей, на которой Наполеон изображен стоящим среди пылающей Москвы, не следовала бы страница, где Александр является среди Парижа».
Великий московский пожар 1812 года стал результатом стечения множества обстоятельств: преобладания в городе деревянных строений; исхода почти всех жителей из столицы; грабежей, произведенных как солдатами наполеоновской армии, так и мародерами из числа местного простонародья; природными и погодными условиями… Однако все это вовсе не опровергает того факта, что у пожара были и организаторы, предопределившие начало и масштабы катастрофы. Главную и решающую роль в его организации, безусловно, сыграл главнокомандующий Москвы Ф.В. Ростопчин. Он не только вывез из города водяные насосы, организовал агентов московской полиции для производства первых пожаров, но и, как он выразился, «поджог дух народа», которым «легко зажечь множество факелов». Осуществить последнее было делом наиболее сложным, с чем, однако, Ростопчин справился блестяще, проявив не только виртуозный талант манипулятора настроениями черни, но и высочайший цинизм, жестокость и презрение к собственному народу.
Что же касается приказов, по-видимому, все же отданных М.И. Кутузовым в целях уничтожения оставляемого в Москве армейского имущества, то они вряд ли выходили за рамки обычных мер военного характера. Более того, очевидно, что деятельность Кутузова во многом помешала Ростопчину организовать более решительное и, так сказать, «превентивное» уничтожение столицы еще до вступления в нее армии Наполеона.
Если ответственность Ростопчина в организации московского пожара очевидна, а роль Кутузова достаточно определенна, то вопрос о влиянии на эти события императора Александра I, вероятно, никогда окончательно не будет прояснен. В любом случае понятно, что Александр (как и в целом российская политическая и военная элита) воспользовался фактом сожжения Москвы для возбуждения патриотических чувств и разжигания ненависти к захватчикам. «Уже слышен нам глас Всеавгустейшего монарха, который взывает: “Потушите кровию неприятельскою пожар Московский”», — читаем мы в приказе по русской армии М.И. Кутузова от 19 октября (ст. ст.) 1812 г.[1009] За два дня до этого в официальном «Известии об освобождении Москвы» был назван и виновник сего пожара: Москву отдал на разграбление Наполеон, и «нещастная Москва, жертва лютости, вдруг во многих местах воспылала»[1010].
— напишет о том времени А.С. Пушкин.
Московскому пожару и пагубности его последствий для оккупантов в значительной степени способствовали и действия самого Наполеона. Во-первых, французский полководец явно переоценил степень деморализации русской армии в ходе Бородинского сражения (сам факт оставления противником Москвы без боя, казалось, подтверждал эти оценки). Во-вторых, Наполеон недооценил противника в плане его готовности пойти на немыслимые для западноевропейского ума жертвы. Наконец, в-третьих, французский император допустил серьезнейший политический просчет в отношении характера возможных действий Александра. Русский император, как известно, при любых обстоятельствах был готов идти в своей борьбе с противником до конца.
Очевидно, что существенные просчеты, допущенные французским командованием и предопределившие катастрофические последствия пожара для армии вторжения, были обусловлены причинами не только частного, личностного, свойства, но и общим характером представлений о России и русских, сложившихся в Европе, в особенности во Франции, еще в XVIII в. Как известно, Россия, по мнению французских просветителей, не могла быть безапелляционно отнесена к «варварским странам»: она в значительной степени преодолела свою «азиатскость» и, хотя продолжала во многом оставаться аутсайдером Европы, но все же подверглась облагораживающему влиянию европейской цивилизации. Этим, по мнению Наполеона, и должен был определяться характер поведения русских и их императора. Тем большей неожиданностью стал для французов реальный ход событий, что заставило их сразу же отнести «русскую цивилизацию» к числу «скифских» и «варварских», лишая ее тем самым «высокой» оценки как «полуевропейской».
При всей ущербности такой логики, проявленной западноевропейцами, не следует вместе с тем и предаваться тщеславным иллюзиям на счет национальной сплоченности и патриотической жертвенности россиян начала XIX в. Эти сплоченность и жертвенность во многом были предопределены недостаточной дифференциацией общества в условиях раннеиндустриальной фазы его развития. Российский мир был во многом еще традиционным, сословно-замкнутым, демонстрирующим высокую степень «управляемости» со стороны верховной власти. В этой связи можно говорить даже о том, что главный просчет Наполеона был связан не с недооценкой уровня развития России и ее народа (с точки зрения западноевропейца), но, наоборот, с переоценкой их европейскости.
