1812 год. Поход в Россию - [54]

Генерал Массенбах полагал, что эта мера, быть может, направлена против него, и при таких условиях счел за лучшее не выступать ночью, а дождаться дня в расчете, что к тому времени подозрения рассеются. Это заключение едва ли являлось правильным; если бы французы уже ночью начали подозревать его, то подозрение не рассеялось бы и днем. Но, безусловно, днем было легче принять надлежащие меры, и единственно, чего надо было опасаться, — это того, чтобы к утру подозрения не превратились в уверенность. Однако дело обстояло совсем не так: войска были сосредоточены не для того, чтобы использовать их против Массенбаха, и последний мог спокойно переправиться 31-го в 8 часов утра через Неман и пойти навстречу русским.

Маршал Макдональд, уяснив себе наконец все эти происшествия из писем, которые генерал Йорк и генерал Массенбах ему написали и доставили уже, когда все было кончено, поступил в высшей степени благородно: он отпустил находившегося в прикомандировании к его штабу лейтенанта фон Корфа с его отрядом в 30 коней, которого Массенбаху не удалось захватить с собой, причем он обошелся с ним ласково и одарил как офицера, так и солдат.

Среди прусских войск известие о заключении конвенции было принято с величайшим восторгом.

Причины, заставлявшие генерала Йорка так долго медлить с окончательным решением, отчасти уже очерчены в нашем рассказе. Нерешительность при этом играла, вероятно, наименьшую роль. Он надеялся, что положение его корпуса в военном отношении ухудшится, что подойдут другие русские отряды и, таким образом, создадутся более веские основания для его решения. Он и добился этой цели, так как, во-первых, генерал Левиз настолько приблизился, что он уже вступил в связь с генералом Дибичем, а во-вторых, отряды Витгенштейна, выдвинутые против маршала Макдональда, могли служить прекрасным аргументом для защиты генерала Йорка, если бы ему пришлось выступить перед судом.

Далее, генералу Йорку хотелось дождаться возвращения своего адъютанта майора фон Зейдлица, который с часу на час мог прибыть из Берлина. Генералу удалось добиться и этой последней цели, так как этот офицер прибыл в Тауроген 29-го утром. Указания, привезенные им по политическим вопросам своей миссии, опубликованы не были. Надо полагать, что в Берлине почли еще несвоевременным порвать союз с Францией и предполагали это сделать не иначе, как по предварительному соглашению с Австрией. Поэтому, вероятно, ответ был отрицательный, т. е. молчание. Если бы в Берлине допускали, что генерал Йорк способен на сделанный им смелый шаг, то, вероятно, застраховали бы себя от него путем определенно отрицательного ответа, и в таком случае генерал Йорк не отважился бы на этот шаг. По счастью, этого не случилось, а майор Зейдлиц, к которому генерал Йорк питал большое доверие и от личных заключений которого многое в данном случае зависело, сам твердо держался того взгляда, что Пруссия в данный момент может и должна сбросить с себя французское иго; с этой предвзятой установкой он оценивал и положение дел в Берлине и в этом смысле оказал прекрасное влияние на генерала Йорка. Последний сознавал, что сильно рискует, но, по крайней мере, руки у него не были окончательно связаны.

С другой стороны, если судить по-человечески, то приходится сказать, что решение, подобное тому, которое принял в данном случае генерал Йорк, требует известного времени для того, чтобы оно окончательно созрело, и если этот период созревания назвать нерешительностью, то таковая была, пожалуй, побеждена у генерала Йорка последним поручением, которое имел к нему автор.

Так как виновность его изо дня в день, пока тянулись переговоры, все более и более нарастала, то под конец потребовался лишь небольшой толчок для того, чтобы удалить всякую мысль о возвращении назад.

Поведение генерала Дибича в течение всего этого времени заслуживает величайшей похвалы. Он проявил по отношению к генералу Йорку такое доверие, какое только допускала лежавшая на нем ответственность; в течение всего времени переговоров он держался непринужденно, открыто и благородно и в эти минуты заботился исключительно об общем благе, и притом, казалось, учитывал интересы Пруссии не менее, чем интересы России; прежде всего он устранял всякую мысль о превосходстве русского оружия, всякое проявление гордости победителя, тщеславия и грубости; всем этим он в значительной мере облегчил для генерала Йорка принятие трудного самого по себе решения, которое при менее благоприятных условиях, вероятно, так и не созрело бы.

Автор с удовольствием вспоминает небольшой инцидент, который имел место в Вилькишкене. В ночь с 28-го на 29-е, когда автор только что вернулся от генерала Йорка, в его комнату вошел генерал Дибич, крайне взволнованный, и сказал, что он только что получил известие, что разъезд в составе одного урядника и шести казаков, посланный в Рагнит с письмом для генерала д'Овре, захвачен неприятелем. Это письмо, или, вернее, записка, к тому же написанная на французском языке, содержала краткий отчет о том, насколько продвинулось дело с генералом Йорком; эта записка, попав в руки французов, окончательно изобличила бы генерала Йорка. Генерал Дибич был в полном отчаянии от мысли, что он стал виновником несчастья, которое должно постигнуть этого генерала. Он обратился к автору в тоне просьбы, чтобы тот немедленно снова поехал к генералу Йорку и честно сознался ему в случившемся. Поручение это было не из приятных, однако автор охотно взял его на себя; уже поданы были сани, когда вошел казачий урядник и доложил генералу Дибичу, что его внезапно атаковал неприятель; бывшие с ним казаки рассеялись. «А письмо?!» — воскликнул поспешно генерал. — «Вот оно», — спокойно отвечал красавец-казак, возвращая письмо генералу.