1795 - [54]

А сейчас при свете сальной свечи Тихо не мог отделаться от ощущения: что-то не так. Цвет неправильный… или кажется?

Взял пакет за уголок и вытряхнул содержимое. На ладонь упали три маленьких жучка с застывшими, словно в невесомости, лапками. В складках бумаги он насчитал еще десять; чертова дюжина. Символично.

Поднес ладонь поближе к свету. Те, что он видел раньше, были золотистые, а эти отсвечивают роскошным изумрудным глянцем. Пришельцы из иного мира, наверняка более совершенного, чем тот, в котором живут люди. Но почему зеленые? Позеленели, что ли, от старости… Пролежали несколько лет в каком-нибудь сундуке.

Времени совсем немного. Сомнения — сомнениями, но другого выхода не найти. Надо пробовать то, что есть. К тому же не в первый раз.

В дверь постучали. Он быстро отправил жучков к товарищам по несчастью и спрятал пакетик в карман жилета. Ларс Свала вошел без приглашения и прокашлялся.

— После службы я видел, как ты беседуешь с этими юношами с юга. Потом вы пошли в Королевский сад и долго не возвращались.

Ответ последовал не сразу. Солнце всю свою мощь обрушило на небольшое окно. В комнате жар, как в пекарне, даже потолочные балки потрескивают от изнеможения. Тихо Сетон повернулся, и Ларс Свала от неожиданности забыл, о чем спрашивал. Его постоялец исчез, а на его месте появился другой человек. Сетон посмотрел в треснувшее настольное зеркало и потер бритый подбородок.

— Чесалась ужасно. Борода то есть. Рад, что с ней разделался. Наконец-то…

Тряпка в красных пятнах — бритвенный нож неизбежно задевал края старой раны, и она начинала кровить.

Сетон смочил полотенце кипятком и приложил к лицу. В последний раз глянул в зеркало и повернулся к Свале:

— Прости мой нарциссизм. Да, я провожу с этими ребятами довольно много времени. В Королевском саду прохладно по вечерам, и мы беседуем.

— Альбрехт и Вильгельм. Что ты от них хочешь?

— А разве я не часть вашей общины? Как и все остальные? Я столько времени провел в одиночестве… просто-напросто наслаждаюсь общением.

— Именно этих ребят? И никого больше?

— Теперь моя очередь для «почему». Почему ты спрашиваешь?

Ларс Свала присел на край кровати, оттянул ворот рубахи, вытер шею ладонью и странно глянул на Сетона.

— Я за них беспокоюсь. Каждый, кто когда-либо испытывал сильное чувство, знает: чем сильнее чувство, тем сильнее душевные страдания. У них никого нет, кроме них самих. Но им этого мало. В молодые годы нелегко противостоять плотским искушениям. Что-то особенное увидел в них Господь и решил увенчать их жизненный путь еще одним испытанием.

Не усидел, встал и начал ходить по маленькой каморке, то и дело поворачиваясь к Сетону.

— Я знаю твои взгляды и боюсь, что даже одно неосмотрительно оброненное слово может столкнуть их в адский огонь.

— Неужели глас Всевышнего так слаб, что мой недостойный шепот может его заглушить?

Ларс Свала внимательно посмотрел на Сетона. Тот сидит против света, и трудно определить: то ли издевательски ухмыляется, то ли резкие полуденные тени затеяли причудливую игру на обезображенном шрамом лице.

Вопрос остался без ответа — такова судьба многих риторических вопросов. Что тут ответишь? Тихо выждал немного и продолжил:

— Ты должен знать: я искренне благодарен за все, что я здесь получил. Это было… как благотворный пост. Ты открыл мне новые границы. Я усомнился: не ошибался ли я ранее, когда пытался понять устройство мира глазами других.

Он медленно откинулся на табуретке, оперся спиной о подоконник.

— До чего же мелочен твой всемогущий Бог… С чего бы ему так печься о наших жалких грехах? И позволь мне задать вопрос — именно тебе, ученому и мудрецу: как ты думаешь, существует ли такой грех, который мог бы вывести Его из себя? Заставил бы подняться со Своего пушистого облачного трона и явить Себя смертным?

— На этот вопрос ответить легко. Нет ничего, что бы Он не видел. Но Он недоступен нам, смертным, и пути Его неисповедимы.

Сетон разжал кулак, и в глаза Ларса Свалы ударил солнечный зайчик. Он сморгнул и вгляделся: на ладони Тихо Сетона лежал дукат, сверкающий, как может сверкать только золото.

— Ты же когда-то был игроком. Пари?

У Свалы даже засосало под ложечкой.

— Пари? Ты собираешься принять сторону зла?

— Здесь нас только двое. Не вижу никакого зла.

Ларса зазнобило, несмотря на жару.

— Тебе пришло время нас покинуть, брат. Не было бы для меня большей радости, чем передать тебе бесценный дар веры. Но ты смущаешь паству, а я поставлен охранять ее и беречь. Другого выхода у меня нет. Уходи…

Ларс Свала закрыл глаза. Молнией пронеслась память о шумных застольях, экстазе фараона… о головокружительных секундах ожидания, пока пляшут на столе брошенные кости, пока соперник перевернет решающую карту, пока удача и катастрофа заключены в одном-единственном, иезуитски задержанном выдохе судьбы… А вслух он произнес вот что:

— Я никогда не играю и не заключаю пари. Тем более не ставлю на кон то, что мне не принадлежит.

— Мы не можем сами выбирать поле сражения. Иногда судьба вынуждает к игре, иначе проигрыш неизбежен.

Сетон высоко подбросил закрученную монету и ловко, как муху, поймал.

— Ты спросил про этих мальчиков… Они мне доверяют, Ларс. Простые создания, они заслуживают любви. Их сила — в юности и красоте. Эти достоинства преходящи, но сейчас-то они и юны, и красивы. А главное — сами об этом не знают, и это придает им особую прелесть. Знаешь, почему они тянутся ко мне, а не к тебе?