1795 - [117]

Они вошли в лес. Следы за спиной исчезали тут же, будто их стирали ластиком. Остановился и прислушался — а вдруг и в самом деле заплутался, — и тут же услышал певучее журчание родника. Хрустальная вода пробивалась из-под земли с такой силой, что даже оковы льда не могли ее удержать.

Кардель остановился и смахнул снег с упавшего ствола.

— Садись.

Развязал руки, вынул изо рта успевший заледенеть кляп. Сетон растер онемевшие руки, похлопал себя по плечам. Застегнул пуговицы и поднял воротник рубахи — больше ничего на нем не было, видно, вытащили из постели. Подтянул чулки и сел на бревно, скрестив руки на груди.

— И что теперь?

— Посидим немного.

В лесу метель не так заметна, густое переплетение ветвей просеивает и ослабляет заряды снега. Короткий зимний день идет к концу, быстро темнеет — с востока на запад, будто кто-то натягивает на небо толстое одеяло. Сетона начал бить озноб, даже зубы застучали.

— Значит, один остался на арене? Кто бы мог подумать… Но ты даже не представляешь, какое ты мне доставил удовольствие, когда столкнул своего тощего приятеля в ад. Победа, достойная победителя… — Сетон коротко засмеялся. — Но должен признать, инвалид, ты многого достиг. Поначалу я был уверен, что башка у тебя такая же деревянная, как рука. Или даже еще более деревянная, если так можно выразиться.

— Хорошие учителя попались.

— А как с малышкой? Анной Стиной? Сколько я на нее времени потратил… Думаю, и отец так о ней не заботился. Хотя у нее и отца-то не было. Как с ней-то? Я-то не сомневался, что ты даже поприветствуешь жало, которым я ее снабдил, а оказалось, нет… Полагаю, ты просто-напросто свернул ей шею. Или ухватил наконец то, в чем она тебе отказывала.

Кардель достал кисет, сунул в рот щепоть табака, пожевал и выплюнул. Сетон, тщетно пытаясь унять дрожь, обхватил себя руками, время от времени беспокойно поглядывая на сгущающиеся сумерки.

— Извини… Поговорим о другом. О временах? Регентство идет к концу, скоро Швеция получит нового короля.

— Может, будет получше прежнего.

— Ты так думаешь?

Кардель пожал плечами:

— Мальчик на себе испытал, во что обходится война. Кусок металла из грязного ствола — и отец его, промучившись пару недель антоновым огнем, сошел в могилу. Ему еще и четырнадцати не было. Думаю, лучших причин для миролюбия и придумать трудно.

Сетон коротко и невесело засмеялся.

— Сам Жан Жак онемел бы, ознакомившись с твоими взглядами на воспитание. Оказывается, ничто так не подвигает к миролюбию, как коварное убийство отца. Наверняка мальчик испытывает к убийцам горячую благодарность, а о мести даже думать боится. Так, что ли? Что ж… еще раз извини. Я опять зубоскалю. Да… век, как видишь, идет к концу.

— Самое время.

— Думаешь, следующий будет лучше? Настанут хорошие времена?

— Хорошие или плохие, но фору новый век получил. Война, другая война, третья — одна бессмысленнее другой. Уроки должны быть выучены — надеяться больше не на что. Все говорят про новые идеи, новый порядок…

Тихо Сетон расхохотался. Его смех напоминал икоту.

— Да-да, слышали, слышали… Французы воплотили новые идеи — лучше некуда. Божественная красота. А потом? Когда ножи гильотин затупились, когда великий французский народ временно утолил жажду крови? Вот тебе и светлое будущее: один лжец за другим сражаются за благосклонность едва утихомирившегося плебса. И самый хитрый сядет на трон. У королей, хоть и редко, но все же попадаются благородные потомки, и я бы куда охотнее отдал корону им, чем кому-то другому. Тем более вчерашнему рабу. Тому, кто ловчее и подлее всех облапошит так называемый народ, — а заметьте: чем ближе он к этому самому народу, тем подлее. Почему, ты спросишь? Да потому, что знает всю подлую суть массы, он видел, как эти самые массы ликовали, когда их вчерашним обожаемым хозяевам рубили головы. Те самые массы, для которых нет большей радости, чем увидеть кого-то на виселице или на плахе. И что дальше? И этот новый хозяин, бывший раб, раздувается от гордости, дрожжи власти бродят и бродят — и вот мы имеем злобного, подозрительного, самовлюбленного властителя. Все его правление заключается в натравливании плебса на выдуманных врагов, чтобы скрыть собственные преступления.

Сетон опять похлопал себя по плечам.

— Может, так и надо. А может, и не надо. Во всяком случае, цифры в календаре роли не играют. Истина заключается вот в чем: жизнь слишком коротка, никто не успевает чему-то научиться на собственных ошибках. А из чужих страданий мы и подавно не извлекаем никаких уроков. Драконово семя уже в каждом следующем поколении. Ничто не меняется, в лучшем случае остается таким же, как было. Впрочем, я неправ: человечество совершенствуется. Мы изобретаем новое, еще более смертельное оружие, чтобы причинить другому такой вред, о котором вчерашние забияки даже мечтать не могли. Количество загубленных жизней нас не волнует. Мы будем водить хоровод вокруг могил, пока не попадется овраг, достаточно глубокий, чтобы похоронить весь род человеческий.

Сетон вновь засмеялся.

— Ты нуждаешься в подтверждении? Посмотри на нас. Кому дело до того, что я прав, если ты сильнее? Ты меня убьешь.