1794 - [130]

Винге опять уселся напротив Эрика и начал упрямо повторять свои вопросы — как показалось Карделю, уже без всякого энтузиазма, хотя тем же тоном — тоном учителя, пытающегося объяснить задачу тупому ученику.

Кардель подождал еще немного и положил Винге руку па плечо.

— Неужели вы не видите, Эмиль? Мы до него не достучимся. И где-то на самом дне сознания… даже не знаю, как назвать… на самом дне того, что осталось от сознания, у него засела мысль, что он растерзал свою любимую невесту… или даже жену. Хотя мы-то знаем, кто это сделал. Этот ухмыляющийся дьявол. И мы не можем его утешить, пока Сетон засел в своем Хорнсбергете. Пока существует Хорнсбергет, он недосягаем. Последняя надежда рухнула. Пойдемте, Эмиль.

— Пока существует Хорнсбергет, он недосягаем, — задумчиво повторил Винге.

Внезапно послышалось тихое журчание мочи в ночном горшке. Кардель отвернулся, чтобы Винге не заметил невольную гримасу ужаса и презрения к собственному бессилию. Потер лицо, несколько раз согнул и выпрямил затекшую спину и покачал плечами, привыкая к вновь обретенному весу деревянного протеза, отмытого и отскобленного Анной Стиной до блеска. Деревянный кулак уже не пах свернувшейся кровью. Аромат незнакомый, но приятный и успокаивающий: леса, росы, родниковой воды, влажного мха, хвои. А главное — ее запах. И запах ее детей. Они теперь в безопасности и в тепле в его комнате. Положим, теплой комнату можно назвать с большой натяжкой, но уж точно теплее, чем под открытом небом в лесу.

14

Культя за несколько дней успела отвыкнуть от протеза. Призрак отсутствующей руки опять напомнил о себе. Кардель ослабил ремни, закинул протез за шею и начал на ходу осторожно массировать воспаленную кожу в слабой надежде утихомирить грызущую боль. Уже несколько лет прошло, а привыкнуть к этой боли невозможно. Иногда сильно, иногда не так, но болит все время. Приходится терпеть, и это терпение — самое невыносимое, потому что знаешь: боль никуда не уйдет. О ней можно только забыть, и то на короткие мгновения, когда внимание отвлечено чем-то еще. Иногда судорога боли такова, что он изворачивается всем телом, как будто кто-то неожиданно вылил за шиворот кувшин ледяной воды. Но хуже всего, когда боль смещается в отсутствующую руку. Понять невозможно. Как может болеть то, чего у тебя нет? И, главное, ничем не унять — ни почесать, ни потереть, ни смазать камфарным маслом, как советовал военный фельдшер. За культей надо ухаживать, как за малым ребенком, говорил тот. И обязательно — камфарным маслом. Сейчас Кардель особенно часто вспоминал эти слова — как за малым ребенком. В самые тяжелые моменты боль пробирается все дальше и дальше к несуществующей кисти, пока не взрывается в запястье, в том месте, которое когда-то угодило в неумолимые тиски якорной цепи.

Он нянчит культю и вполуха слушает занудное бормотание Эмиля Винге. Ничего путного — разбросанные мысли, срывающиеся с языка, не успев оформиться во что-то цельное. Мысль бежит но кругу, как лошадь в манеже, аргументы все известны. Но Винге бормочет и бормочет и, судя по всему, вовсе не ждет от Карделя никаких соображений. И правильно делает — какие могут быть соображения, если соображать нечего. Пустое место. А он все повторяет и повторяет — обрывки разговоров, какие-то только ему запомнившиеся мелочи, будто надеется, что где-то в этих обрывках спрятан ключ к потайной двери. А за дверью — прямая тропинка, до сих пор почему-то оставшаяся незамеченной.

Ну да — тропинка! Даже если дверь приоткроется, никакой тропинки за ней нет.

Что-то подсказало Карделю еще до того, как догадку подтвердил украдкой брошенный взгляд: кто-то за ними следит. Шестое чувство или въевшаяся в костный мозг солдатская осторожность. Брошенный искоса взгляд у таможенного шлагбаума — и пойманная краем глаза мелькнувшая тень в сгустившихся сумерках. Мелькнула — и тут же скрылась за деревом. Кардель сделал вид, что ничего не заметил. Пусть. Важно знать — за тобой следят. Или показалось — но тогда надо дождаться возможности либо подтвердить опасения, либо забыть и вздохнуть с облегчением. Не так-то легко заставить себя не оборачиваться, если за спиной враг. Знаешь, что преследуют, но не знаешь, что у преследователя на уме. Около Слюссена Кардель захромал и остановился — якобы выгрясти попавший в башмак камушек. И услышал дыхание преследователя. Никаких сомнений. Тот не ожидал вне ванной остановки и поспешил скрыться за углом дома Винге, не переставая бормотать, тоже остановился, по видимому, машинально — его мысли были заняты чем-то другим. Вздохнул и не меньше чем в пятый раз за вечер произнес:

— Я должен посоветоваться с Хедвиг.

— Утро вечера мудренее, — Кардель взял его под руку. — Я провожу вас домой.

Кардель все еще не совсем уверен. Мало ли что — его величество случай послал кого-то той же дорогой, а мундир пальта вполне мог отпугнуть попутчика, тем более если у него нелады с законом. Он специально обогнул целый квартал — без всякой цели, просто обошел кругом, и ни каких сомнений не осталось. Тень все время была у них за спиной.

Проводил Винге до подъезда и остался стоять — дождался, пока наверху не захлопнулась дверь. Поток слов прекратился, а скорее всего — нет. Не прекратился. Наверняка напарник так и продолжает увлеченную бесед сам с собой, просто за дверью не слышно.