170000 километров с Г. К. Жуковым - [24]

В десятых числах декабря раскатисто ударили орудия, начали там, где остановились в августе. Снова Ржев, Сычевка. Снова чудовищный грохот фронта: била наша артиллерия, но и немцы отстреливались очень серьезно. Сколько ни пытались срезать пресловутый "ржевский выступ", буквально навязший в зубах всем на этих фронтах, много сделать не удалось. Калининский фронт все же немного продвинулся, а коневский застрял. Жуков выехал туда из Москвы разбираться. Конева на фронте не любили. И за дело. Помнили прошлогодний разгром Западного фронта. Знали, что он хам, не бережет людей. Окопные командиры знали, что Конев вышел из самой дурной породы комиссаров - бездумный погоняла, не считавшийся ни с чем ради своего возвышения. Еще не доехали до командного пункта фронта, как горькая истина открылась. Навстречу нам шли и шли колонны с ранеными, их везли на грузовиках, редко санитарных машинах, санях. Кто как мог. Тянулись вереницей легкораненые. Опять загубили массу народа в злых боях. Опять все то же утешение - немцы не смогли снять с этого участка войска для переброски на юг. Пусть будет так.

Н. Я.: Так не будет. Время постепенно все расставляет по местам, дает объективную оценку "полководческому дару" И. С. Конева. Елена Ржевская в очерке о Г. К. Жукове в 1986 году так описала свою беседу с ним: "Заговорили об опубликованных мемуарах одного военачальника, и Жуков о них с возмущением:

- Ведь это сухость. И ведь как написано. Совершенно несамокритично. Ни одной ошибки у него нет. Операция осуществляется как по писаному. Ни единой ошибки. А как бы это освежило. Если б взглянуть на это как следует. А какой он тяжелый человек, это я хорошо знаю. И как это он не сказал ни разу о своих ошибках! Его два раза снимали. Он под Вязьмой фронт открыл - настойчиво говорил он. - Шестьсот тысяч попало тогда в плен к немцам. Шестьсот тысяч человек по его вине. И он ни слова об этом. Нигде ни слова. Как будто и не было. Он немцам путь на Москву открыл. Все было оголено. Вы не представляете, что было. Оголено было все, вплоть до Москвы. Его Сталин хотел под военно-полевой суд отдать. Я вступился: "Он еще пригодится. Пусть у меня замом будет".

Жуков, разумеется, говорил о Коневе, который вторично был снят за провал операции под Ржевом зимой 1942/43 года.

А. Б.: Это разборки на высшем уровне, а нам были видны результаты коневского командования на красноармейцах. Горько все это...

Около двадцатых чисел декабря Жуков в строжайшей тайне поездом выехал "к Ватутину", на Юго-Западный фронт. Секрет держится по сей день. Ни в мемуарах Жукова, ни в книгах о той войне нет и упоминания об этой поездке, которая памятна мне хотя бы по той причине, что впервые пришлось погрузить машины в поезд и отправиться с ними к месту назначения - крошечной станции Анна, затерявшейся в южнорусских степях. Машины сгрузили, и на безотказном "хорьхе" мы колесили несколько дней по зимним степным дорогам, где заблудиться ничего не стоило. Несколько раз находили верную дорогу только благодаря сказочной способности Г. К. Жукова ориентироваться.

Вот опять плутаем, не знаю, куда и ехать. Стали. Метет. В салоне позади высказывает свои соображения генерал-майор Л. Ф. Минюк, значившийся у нас под пышным титулом старший генерал-адъютант первого заместителя Верховного Главнокомандующего. Титул, кажется, придумал Жуков. Минюк, видимо, подбодренный тишиной на переднем сиденье, увлекся и пошел объяснять, как нам выбраться на верный путь. Я уже собирался тронуть машину, как Георгий Константинович потребовал карту. Разложил на коленях, я подсвечивал фонариком. Жуков довольно быстро разобрался в паутине степных дорог, отчеркнул нужное место ногтем и сказал, как ехать. Не поворачиваясь, он протянул карту через плечо назад в салон и от чистого сердца сказал:

- На, м...чок, тебя в полковую школу отправить надо.

Генерал Минюк и сидевший с ним Бедов притихли как мыши.

Какая-то мутная была поездка. По опустевшим дорогам, фронт ушел вперед, подолгу разыскивали нужные штабы и части. Снег милосердно покрыл шрамы войны, но не везде. Стояли сильные морозы, и трупы убитых и замерзших красноармейцев и вражеских солдат иногда застывали в жутких позах. Иные даже стояли в сугробах. Я старался в таких случаях не смотреть по сторонам. Скверно все это, война - глубоко бесчеловечное занятие. Однажды вижу - мы едем навстречу черной массе, идет колонна. Через снежную пелену стараюсь разглядеть, кто, и похолодел - шинели и головные уборы не наши. Деваться некуда, подъехали. Оказалось, по дороге, как стадо, двигалась громадная толпа пленных итальянцев. Сыны солнечной Италии явились убивать нас и угодили в зиму.

Именно в этом районе только что была наголову разбита итальянская армия, которую прислал Муссолини. Вид у итальянцев был самый жалкий, они понуро брели между сугробами, ограничивавшими по обочинам дорогу.

Бедов тут же завертелся, забеспокоился, запричитал, где конвой? Георгий Константинович не проронил ни слова и безучастно смотрел вперед. Неожиданно он сказал - стой! - и вышел из машины. В хвосте колонны десяток пленных, взявшись за оглобли, тащили сани, в них и сидел конвоир. Раненый красноармеец с ППШ на коленях. Из-под бинта видны были только глаза и часть лица. Узнав по папахе генерала, он неловко отдал честь и попытался слезть с саней. Жуков жестом остановил его и подчеркнуто четко отдал приветствие. "Вот и конвой", - сказал Жуков, ни к кому особенно не обращаясь. Несколько минут мы постояли на дороге, пока стадо итальянцев под присмотром раненого конвоира не скрылось в снежной мгле.