1661 - [107]

79 Во-ле-Виконт — четверг 18 августа, два часа ночи

— В Фонтенбло!

Устроившись в глубине кареты и услышав резкий приказ, будто удар хлыста разорвавший тишину ночи, Анна Австрийская поняла, что король пребывает не в самом добром расположении духа. Несмотря на поздний час, было душно, и королева, заметив пот на лбу сидевшего рядом Людовика, решила, что причина его дурного настроения — духота.

Через несколько минут, когда карета выкатила на мэнсийскую дорогу, обрамленную рядами высоких деревьев, Анна Австрийская нарушила молчание:

— Какая жалость, что с нами не было вашей супруги!

Поскольку король не сказал ни слова в ответ, королеве-матери пришлось самой продолжать беседу, больше похожую на странный монолог.

— По-моему, несмотря на свое состояние, она осталась бы очень довольна пьесой Мольера, да и замок ей понравился бы. А какие чудесные там сад и парк!

Король, обычно куда более разговорчивый, во всяком случае в редкие минуты общения с матерью с глазу на глаз, снова промолчал: казалось, он пристально разглядывал улочки Мэнси, по которым звонко цокали копыта лошадей, запряженных в карету, и коней сопровождавших экипаж мушкетеров. Мушкетеры же, напротив, пребывали в самом веселом настроении — нетрудно было догадаться, что вечер для них удался на славу.

«Суперинтендант никого не забыл — всех одарил радушием», — подумал король.

Он чувствовал, как в глубине его души закипал гнев, стоило ему представить себе только что увиденные картины ослепительной, вызывающей роскоши. «Откуда такое богатство? — недоумевал государь. — И, главное, чего он добивается, щеголяя перед двором таким великолепием?»

«Кольбер прав», — подумал он. Тем более что, как ему сегодня показалось, в словах суперинтенданта прозвучала скрытая угроза. В странном предложении Фуке осчастливить всех французов Людовик XIV усмотрел попытку покушения на его власть.

— Вы чем-то озабочены, сын мой? Неужели кухня Вателя пришлась вам не по вкусу?

На губах короля мелькнула едва заметная улыбка — будто в утешение матери. Впрочем, это вовсе не означало, что он склонен продолжать беседу.

Людовик посмотрел на сидевшую рядом Анну Австрийскую. Она выглядела усталой: духота изнуряла ее. Лицо испещрено морщинами, а ведь ребенком он восхищался красотой матери; теперь на ее лице лежала печать старости и долгих лет пребывания у власти среди интриг и козней. И сам он совершенно незаметно повзрослел. Скоро станет отцом. Пора предстать перед страной и в этом новом качестве.

— Ах, сударыня, неужели мы не в силах заставить этих людей вернуть награбленное?

Наконец королева-мать поняла причину резкой перемены в настроении сына и улыбнулась.

— На днях я принимала в Дампьере Кольбера. Он приезжал выведать, как я отношусь к Фуке, — мягко сказала она. — Суперинтендант финансов, конечно, не безгрешен, однако он сумел пополнить королевскую казну. Его неуемная страсть к роскоши безусловно скандальна, но, чтобы народ любил своего короля, может, королю стоит обратить ненависть народа на некоторых своих министров?

— Я уже не мальчик, сударыня, и не нуждаюсь в советах, как управлять государственными делами, — заметил король тоном, не терпящим возражений.

В карете снова воцарилась тишина, а королевский кортеж тем временем приближался к Фонтенбло. Людовик XIV, почти всю дорогу смотревший в окошко кареты, разглядел кровли королевского дворца и опять вспомнил роскошное убранство замка Во.

Если бы в эту минуту королева-мать не дремала, она бы услышала, как король Франции прошептал:

— Он украл у меня мечту, и он за это поплатится.

80 Рим — среда 24 августа, одиннадцать часов вечера

Франсуа д'Орбэ прибыл в Рим под проливным дождем в разгар ненастья. Вынужденный остановиться, чтобы лошадь не поскользнулась на разбитой брусчатке или, ослепленная молнией, не вздыбилась и не сбросила его с седла, архитектор укрылся под одной из арок Колизея. Он стоял, прижавшись к шее коня, и смотрел, как дождь неистово барабанил по камням и по земле, разливаясь ручьями по выщербленной мостовой, пролегавшей вдоль развалин древнего Форума. Очередная яркая вспышка молнии, зигзагом раскроившая небо от края до края, на миг озарила старинные здания, затянутые сплошной пеленой дождя. Д'Орбэ дрожал всем телом — то ли от холода, то ли от усталости. Из Парижа он выехал шесть дней назад и с тех пор почти не отдыхал. Чтобы как можно скорее добраться до Рима, ему пришлось менять лошадей на каждой почтовой станции.

Конь опять встревожился, и Д'Орбэ потрепал животное за шею. Конь мотнул головой и притих.

Д'Орбэ вспомнилось застывшее лицо Фуке и решительный тон, когда суперинтендант сказал напоследок:

«Участь моя предопределена. Надо идти до конца — никаких отклонений в сторону. Нужно верить в преданность короля народу и в силу Тайны. К тому же я вовсе не собираюсь быть поджигателем войны».

Этим было все сказано. Д'Орбэ колебался долю секунды, не больше. Во взгляде и словах суперинтенданта он угадал надлом — пропасть, возникшая между ними, становилась все шире. Давным-давно их сблизила, а потом накрепко связала общая мечта; теперь они отдалялись друг от друга, чтобы больше никогда не встретиться.