1612. Минин и Пожарский - [4]

— Брат мой уцелел или пал в сече? — нетерпеливо бросил Василий Шуйский.

— Уцелел соколик! — Степан Горбатов широко улыбнулся. — Дмитрий Иванович вскочил на неоседланного коня и утек в лес. Вся его свита умчалась за ним следом. Удрали и Делагарди с Горном.

— Чему ты улыбаешься, молодец? — Василий Шуйский грозно сдвинул брови. — Ты смеешься над моим братом или радуешься победе Жолкевского?

— Я радуюсь, что ушел живым из этой мясорубки, государь, — без тени робости промолвил Степан Горбатов. — Многие стрельцы из моего полка голову сложили в этой злополучной битве по вине таких головотяпов, как Горн и Делагарди, как воевода Гаврила Пушкин, как твой бездарный братец, царь-батюшка.

По лицу Василия Шуйского промелькнула судорога еле сдерживаемого гнева.

— Как ты смеешь, собачий сын, поганить своим языком моего брата! — воскликнул он, ударив царским посохом о каменный пол. — Ты небось первым показал спину полякам и теперь стоишь передо мной, скалишь зубы, возводя напраслину на моего брата и прочих воевод!

— Коль ты моим словам не веришь, государь, то расспроси любого из наших уцелевших ратников и воевод, — пожал плечами Степан Горбатов. — Тебе всякий скажет, как малодушно себя вели в сражении твой брат и вся его свита лизоблюдов. Я же в бегство обратился не раньше, покуда не расстрелял по врагам все свои пороховые заряды. И пищаль свою я не бросил, как некоторые. Сохранил я и бердыш, и саблю, и засапожный нож.

— Так ты, получается, храбрец из храбрецов, приятель! — с кривой ухмылкой обронил Василий Шуйский. — Может, мне следовало тебя во главе войска поставить, а?

— Я хоть и полковник, а не воевода, но до такого срама не довел бы наше воинство, окажись я во главе него, — жестко проговорил Степан Горбатов, уловив злую иронию в словах Шуйского. — Уж я-то не нализался бы вдрызг, зная, что враг недалече, в отличие от твоего брата, государь. И в сече я стоял бы стойко, а не визжал бы, как беременная баба, и не метался бы по стану с вытаращенными от страха глазами. Твой брат, государь, изначально уповал на шведскую рать Делагарди, отправляясь в поход против гетмана Жолкевского, как будто русские полки на поле боя совсем ничего не стоят. Недаром среди наших бояр и воевод ходит присказка, мол, Дмитрий Иванович Шуйский рожден на свет не для славы, а для позора русской рати.

— Замолчь, собака! — рассвирепел Василий Шуйский и швырнул в полковника свой тяжелый посох с заостренным концом. — Пшел вон отсель, гнилое отродье! И на глаза мне более не попадайся, Иудин сын!

Степан Горбатов и бровью не повел, хотя длинный царский жезл едва не угодил ему в ногу. Отвешивая царю прощальный поклон, он с кривой усмешкой заметил:

— Плохо у тебя с глазомером, батюшка-царь. Уж я-то с шести шагов не промахнулся бы ни посохом, ни копьем!

Дабы выказать царю свое пренебрежение, Степан Горбатов прежде, чем удалиться из приемного зала, нахлобучил на голову шапку, хотя по этикету это позволялось делать уже за порогом царских дверей.

Василий Шуйский мог бы наказать Степана Горбатова за такую дерзость, натравив на него дворцовых стражей. Однако царь не решился заточить Степана Горбатова в темницу, сознавая, что этот дерзкий полковник окажет яростное сопротивление и вполне сможет возмутить стрельцов, которые служат под его началом. К тому же Василий Шуйский понимал, что полковник Горбатов неспроста так вызывающе смел перед ним. Постыдное поражение русских полков под Клушином настроило всех воевод резко против Дмитрия Ивановича Шуйского, показавшего себя бездарным полководцем. Неприязнь воевод отчасти пала и на Василия Шуйского, который поставил своего брата во главе русского войска вопреки желанию большинства бояр и князей.

Пришлось Василию Шуйскому сорвать свою злобу на несчастном Лазаре Брикове и вновь отправить его за князем Голицыным.

Разговор Василия Шуйского с Андреем Голицыным, который пришел в царские покои с заспанным лицом, получился коротким и излишне эмоциональным. Князь Голицын обрисовал государю ход Клушинской битвы с большими подробностями, перемежая свои слова с отборной бранью, которая так и сыпалась из него при каждом упоминании Дмитрия Ивановича Шуйского и шведских военачальников. Князь Голицын полагал, что битву при Клушино можно было выиграть даже при потере всех пушек и поражении фланговых полков, если бы не измена английских, французских и немецких наемников, мушкетный огонь которых рассеял русскую рать. Изменнически повели себя и шведские командиры, вступившие в переговоры с гетманом Жолкевским и договорившиеся с ним о перемирии отдельно от русского войска. В результате шведы ушли к Великим Лукам, бросив русские полки на произвол судьбы.

* * *

На другой день в Москву въехал воевода Дмитрий Шуйский на тощей крестьянской лошаденке без свиты и слуг, которых он растерял по дороге. Из одежды на Дмитрии Шуйском были синие атласные порты, вымазанные в грязи, и белая рубаха с красным оплечьем, на кожаном поясе висела сабля. Шапки на воеводе не было. Не было на нем и сапог. Погоняя усталую клячу босыми пятками, Дмитрий Шуйский проехал в Кремль, миновав мост через ров и распахнутые Фроловские ворота.