15 000 душ - [9]

Бедра фрау Кац манили, как обещание райского блаженства: это было предчувствие чего-то восхитительного, терпкого, светлого, неописуемого!

Признаемся: мысли Клокмана были по большей части проще, конкретнее. Ему представлялось, например, как фрау Кац опускается перед ним на пол, медленно переворачивается на спину и поднимает бедра или просто встает на колени и слегка выпячивает зад. — Но душу Клокмана, его нутро всколыхнуло более глубокое, мощное чувство.

Возможно, он тут был ни при чем, просто поддался древним чарам, заключенным в райском саду; быть может, всему виной зашкаливший психологический стресс; а может, в госпоже Кац и впрямь таилась какая-то прелесть, благость, которая как-то незаметно и незримо для самого Клокмана проникала в его душу.

Тут его взгляд упал на вазочку из прессованного стекла, с красивым букетом пластиковых роз, она стояла перед ним на столике.

Он быстро осмотрелся, пробежал глазами по пустым столам, на которых поблескивали пепельницы — челюсти! — скользнул взглядом по хромированным поручням буфетной стойки, оглядел лампы, свисавшие с потолка, словно гроздья застывших сперматозоидов.

Значит, вы думаете, что он сдюжит? — так спросил его Палек, ему было отчего беспокоиться. Ванна! Вещи! Бар! Все конфискуют. В уплату долга.

Клокман посмотрел на часы, которые висели над буфетной стойкой: черные цифры. Круглый циферблат. — Время еще есть.

Когда в ресторан заходил очередной посетитель, раздавалось приглушенное и ненавязчивое трезвучие.

Да — у Палека вставные зубы! — Клокман закурил. — Как он сразу не заметил, что у него вырывался шепелявый свист из пасти! Когда он говорил. Сквозь щели между зубами.

За буфетной стойкой проплыла стая акул.

Эти, по крайней мере, были хорошо одеты!

Автоматические двери в магазине беспошлинной торговли издавали такой же свистящий звук: тихонько фукали пылью.

По большому счету, стоило ли вести дневник? При такой-то жизни? — Записная книжка, раскрытая, неисписанная, валялась на полу в огромном зале.

Завтра было все то же. Весла разбиты. Крылья сломаны.

За пирамидами из булочек возилась служащая в белой пилотке.

Коммивояжеры у стойки. Журчание.

У края стойки фонтан содовой — море. Огромная толща воды! Она сверкала, как деньги.

Сквозь стеклянные стены ресторана ему открывался вид на мебельные пейзажи, кровати и торшеры, бирки с ценами.

Какой-то посетитель вылез из кровати.

Снова призраки.

Просто тут воздух слишком мглистый!

Он подумал о своем номере в отеле. О своем дневнике.

Светила ли ночью луна? Заглядывала к нему в окно? — Вряд ли.

Может быть, луна — это он сам? — Его знобило. Он ощущал какой-то холод внутри — это была отвесная ледяная скала.

Прямо Маттерхорн. В ресторане самообслуживания! Шарики мороженого.

Скала была вся в трещинах.

Тут от нее откололся громадный выступ. Он медленно обрушился: шлеп.

В проломе показалось дымящееся багровое, золотистое отверстие. — Потроха?

Он увидел драгоценности. Золото. Оно струилось.

Там в пропасти было золотое дно. Счастливая гавань. Пристанище. — Берег.

Луна и вечерние звезды!

Я отправлю телеграмму в свое агентство, так он сказал, они устроят все, что нужно: церемонию награждения чемпиона мира, пресс-конференцию, телешоу. Нам это не впервой.

Показатели должны ползти вверх, сказал Палек, главное — цифры.

Цифры! — Звезды.

Братские могилы.

Кровати.

Косым дождем посыпались одноразовые бритвы.

Брызнула вода! Целое море! В ресторане самообслуживания!

Эй вы, шляпы долой!

А им хоть бы что — этим сволочам.

Ты заработаешь свои деньги, если с рекордом все получится! Я за ценой не постою.

Ему снова явилась фрау Кац. Во всей красе. В чем мать родила.

В чулках!

Ради этого стоит жить, приятель.

Надо все-таки вести дневник.

Наверное.

На черный день.

Чтоб развеселиться!

Чтоб приободриться!

Полистаешь немного. Усмехнешься. Улыбнешься.

Вдали за окном поток машин струился по шоссе. Того и гляди, выйдет из берегов. — Автомобили на площадке. Флаги. — За ними раскачивались на ветру верхушки деревьев.

Рекорд! Это был рекорд. Два огромных бритвенных станка, рукоятки которых утолщались книзу, — впрочем, опишем вкратце обстановку: в зале был аншлаг, все места в партере, на трибунах и галереях были заняты. Зрители нахохлились, как воронье в сумерках, слившись в темную массу, наподобие мелкой осыпи на горных склонах. Внизу все клокотало: густая, зернистая лопающаяся лава.

Славные люди! Деревенские лица — Клокман остановился у края галерки и посмотрел вниз — можно подумать, что они только вчера приехали в город из своих деревень. Коровник! Жалкая скотина! Надувательство!

В зале стояла веселая буколическая толчея.

Только зрители, сидевшие так высоко, что их голосов не было слышно, походили на мертвых птиц.

А впереди, как и положено, прямо перед подиумом, стоял хозяин всего этого — Палек, не высказывая особого восторга, ссутулившись, засунув руки в карманы, насупившись, серый, как войлок.

А вот и подиум: в облаке яркого света! Батареи мощных прожекторов! Широкое слепящее пространство, обращенное к публике, распахнутое ей навстречу.

А на нем главные действующие лица! — Тут арбитр, засучив рукава, с важным видом подсчитывал на калькуляторе набранные баллы. Время от времени он отхлебывал пиво из бутылки. — Там еще один субъект, — Клокман видел его впервые, — тощий, невзрачный мужичок с наслаждением и азартом орал в микрофон, оглашая рекордные баллы.