14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет - [4]

Эшпаев лежал и смотрел в пустоту.

В общем, Катя, видимо, вышла замуж и уехала в Екатеринбург, забрав с собою брата.

Потом кто-то случайно или ездил в Саратов, или приехал из оного и сказал, что, типа, Катька сказала, что у него дочка родилась.

Такие дела.

– А на что же ты пьешь? – спросила врач.

– Так моя сестра Катя родила второго, – ответил Эшпаев. Мы все, чей средний интеллект, даже включая мой, равен тридцати двум, не поняли. Но врач поняла сразу: «Ах, так она за второго ребенка деньги получила…»

По истории болезни (у него, оказывается, даже есть история болезни; может, и у меня есть?) последний запой у Эшпаева длился одиннадцать месяцев.

Эшпаев проспал примерно полтора дня, а потом в пустоту просил покурить. Мы ему объясняли, что в палате курить нельзя.

Наконец он всех достал, и мы стали стучать в дверь, типа, Эшпаеву надо в туалет.

Сам идти он не мог, и мне пришлось вместе с еще одним братаном тащить его на себе.

Там мы покурили.

– Доведешь его, ладно? – попросил я братана и пошел обратно в палату.

– Ну, как он там? – поинтересовалась у меня добрая нянечка.

– Да пошел он на хуй, – с неожиданной злобой ответил я, – т о т его доведет обратно…

Сейчас заходил врач, человек, в сущности, добрый – тот самый Олег Сергеевич – и позвал меня в кабинет.

Пришли результаты анализов. Биохимия – три из пяти показателей не в норме, флюорография (никогда не понимал, что это такое) в порядке, только в печени обнаружен ацетон, и это довольно грустно.

Откуда бы ему там взяться?

Потом я стал ему жаловаться – на сон, на боли в спине, на зрение (у меня что-то совсем плохо стало с глазами, то есть зрение у меня всегда было плохое, но сейчас стоит прочесть страницу или написать страницу, глаза очень быстро устают и как-то набухают) и так далее.

Он пообещал направить меня к неврологу и окулисту.

– Что же вы так вздыхаете-то тяжело, Станислав? – спросил он. – У вас просто очень необычный случай, вы выйдете отсюда, и все начнется по-прежнему, вам необходима психиатрическая помощь.

Договорились, что когда завтра приедет жена, мы втроем обсудим это.

Я знаю точно, что в психиатрическое отделение я не хочу, и попытаюсь завтра добиться этого. («Я не хочу идти в Морию», – ясным голосом сказал Леголас.)

Я и так пытаюсь вырабатывать в себе светлый взгляд на вещи – вот, типа, сижу на качелях, у меня есть сигареты и морковь, которую принесла Аля (я и вчера брал с собой морковь), в церкви звучит пластинка с литургией, батюшка тем временем у входа в церковь перетирает какие-то свои базары по беспроводному телефону. Ко мне подошел один из братанов, которого тоже перевели из первой палаты (один из самых неприятных – тихий зэк лет сорока, весь в наколках):

– О, ты тоже здесь! Чё, верующий, что ли?

– Да нет, – ответил я, – так просто здесь сижу, здесь спокойно.

– У тебя есть три рубля на свечку?

– Нет.

– Подвинься, что ли, – сказал он, и мы стали вдвоем качаться на качелях.

– Чё пишешь? – поинтересовался он. (Это самый распространенный вопрос, который меня просто уже задолбал, как будто человек не имеет права что-то писать в тетради; каждый, вплоть до последнего подонка, интересуется, что я там пишу в тетради…)

– Письмо, – отвечаю я, – пишу девушке, доберусь до Интернета – отправлю.

– Вон мужики идут, спрошу у них, – он ненадолго отошел. Потом вернулся:

– Дали денег, поставил свечку за упокой родителей.

– Будешь морковь? – предложил я.

– Давай, – безрадостно согласился он.

– Ладно, пошли покурим за ворота.

– А где там за здоровье-то ставить? – спросил он.

– Откуда я знаю? Я вообще неверующий. А ты?

– Верующий, – ответил он.

– А чё, типа, верующие пить могут?

– Типа, нет, – сказал он.

– А я, братан, – сказал я, – типа, о хорошем пытаюсь думать, вот солнце – хорошо, деревья – хорошо, живой – хорошо, ну и так далее.

– Пошли на фонтанчик, что ли, посмотрим, – неожиданно сказал он.

– Ну пошли, – ответил я.

Хоть фонтанчик и в тридцати метрах от качелей, я туда еще ни разу не подходил. Мы дошли до фонтана.

– Видишь, какая красота, братан, – грустно сказал я, – типа, люди, видишь, красоту создают, а мы только мерзость делаем… К тебе приходит кто-нибудь?

– Да нет, сестра в Магнитогорске, а баба на Уралмаше живет. «Нахуй, – говорит, – я в такую даль попрусь?» Она сама здорово бухает, я раньше так не бухал до нее, она, типа, старше меня, но выглядит еще ничего…

– Помогают тебе во второй палате?

– Да ниче, помогают, Саша – изумительный человек – чифир дает. У меня же денег вообще нет с собой, как домой поеду – хрен знает…

– Ладно, пошли, – сказал я, – скоро ужин…

У него цирроз печени и он очень скоро умрет.

Вышел после ужина покурить на улицу. Опять один из местных уродов (который меня особенно раздражает):

– Ты так и не рассказал пацанам, чё ты там пишешь. В это время Саня огибает угол здания, чтобы через окно передать в первую палату чифир.

Мной овладел обычный приступ безумной злобы, но я вспомнил, что благородный муж не должен впадать в гнев, и спокойно ответил:

– Да ничего не пишу…

– Мемуары, что ли?

– Да я даже слова такого не знаю. Чё ты все время лезешь ко мне?

– Нет, ну скажи, ты вот в какой палате?

– Какая разница? Я же тебя не спрашиваю, в какой ты палате.