1356 - [8]

Ле Батар и латники скрылись в дыму, лучники, в основном, остались снаружи. Из замка доносились звон оружия, вопли боли и ярости, а в ворота уже вливался поток солдат в цветах епископа с графом, боящихся опоздать на делёж добычи.

Монах дёрнулся за ними. Сэм придержал его за плечо:

— Смотри, там может быть опасно.

— С нами Бог, — отозвался брат Майкл, чувствуя прилив возбуждения, и поудобнее перехватил посох.

С улицы замок казался огромным, а на деле сразу за воротами монаху открылся крохотный дворик, на противоположном конце которого возвышался донжон. На брусчатке юноша насчитал с десяток мёртвых и умирающих арбалетчиков в красных с золотом ливреях, а одного горемыку, очевидно, выпотрошило взрывом. Несмотря на размётанные по двору кишки, обожжённый человек был ещё жив. Он жалостно стонал, и брат Майкл остановился, соображая, как облегчить его муки. Пока монах думал, Сэм извлёк нож и перерезал тому горло.

— Ты убил его! — негодующе воскликнул брат Майкл.

— Ну да, — пожал плечами лучник, — А что надо было делать? Целовать его? Я бы спасибо сказал тому, кто прикончил бы меня, окажись я в таком же положении.

С парапета надвратного укрепления, вопя, вывалился красно-золотой, тяжело хлопнулся на камни двора и умолк. Из дверей главной башни выскочил другой защитник. На ступенях его догнала пущенная из тёмного нутра донжона английская стрела. Главная башня была захвачена воинами Ле Батара, и брат Майкл смело направился к лестнице.

Сзади запел рожок. Группа всадников в зелёном с белым выезжала на двор, пинками распихивая с дороги своих пеших товарищей. Конные охраняли толстяка на крепком жеребце, облачённого в кольчужно-пластинчатый доспех. У ступеней донжона всадники спешились четверо из них, кряхтя и охая, извлекли из седла их жирного господина.

— Его толстопузое Сиятельство, — просветил монашка Сэм.

— Граф Лабрюиллад?

— Один из двух наших нанимателей. А вот и второй.

Во дворике появился виденный Майклом епископ. Вместе с графом воинственный церковник прошёл в донжон. Пропустив вперёд свиту обоих, Сэм и брат Майкл сделали то же самое.

Из небольшого холла несколько ступенек вели в зал с высоким потолком и колоннами. Помещение, украшенное гобеленами с гербом Виллона, освещалось дюжиной факелов. Толпа разомкнулась, пропуская Лавенса и Лабрюиллада к помосту, где стоял на коленях хозяин Виллона под стражей двух эллекинов. За спиной пленника со скучающим видом стоял Ле Батар. Поодаль, никем не удерживаемая, рыдала девушка в красном платье.

— Это Бертилья? — шепотом осведомился у Сэма брат Майкл.

— Похоже. Ничего кобылка.

При взгляде на девушку у монаха пересохло во рту. На миг он поддался греху и пожалел, что принял постриг. Бертилья, неверная графиня Лабрюиллад, была настоящей красавицей. Чистая, не тронутая оспой кожа, огромные глаза, полные губы. Такая беззащитная, такая юная (явно младше брата Майкла, которому исполнилась двадцать два). Монашек поймал себя на мысли, что никогда не встречал никого прекраснее, и спохватился. Торопливо забормотал молитву Богородице, прося укрепить его дух противу козней дьявола.

— Да, за этакую штучку не жаль потратиться на порох, — прищёлкнул языком Сэм.

Муж Бертильи стащил с головы шлем. Жидкие седые космы блестели от пота и сала. Короткий переход от крыльца в зал утомил его, он никак не мог отдышаться. Пыхтя, он сделал к помосту шаг, окинул супругу надменным взглядом, заметил вытканную на груди её красного платья золотую пташку:

— Ваш наряд безвкусен, мадам.

Графиня упала на колени и умоляюще протянула к мужу руки. Слёзы блестели на её щеках. Брат Майкл, хоть и повторял про себя, что она грешница, осквернительница брачного ложа, удержаться от жалостного вздоха не смог. Сэм покосился на него и подумал, что со слабым полом парнишка в жизни ещё хлебнёт забот.

— Сорвите с неё эту пакость! — граф ткнул пальцем в ласточку на платье жены, и двое латников, гремя солеретами[6], кинулись исполнять приказ. Один заломил девушке локти назад, другой достал кинжал.

Брат Майкл ощутил на плече тяжёлую ладонь и услышал над ухом голос Сэма:

— Не дури, святой брат. Она — его жена. Его собственность. Он волен делать с ней всё, что заблагорассудится. Сунешься — кишки выпустит.

— Да я не собирался… — начал монашек, но осёкся.

Собирался, чего уж там. Непонятно, собирался броситься графине на помощь или возмутиться вслух, но собирался.

Латник графа тем временем, распоров платье на графине до пояса, вырезал изображение ласточки и швырнул к ногам господина. Второй отпустил девушку, и она съёжилась на краю помоста, пытаясь закрыть грудь остатками лифа.

— Эй, Виллон! — самодовольно пробулькал толстяк, — Сюда гляди!

Пленник исподлобья посмотрел на врага. Виллон был молод и красив. Если Лабрюиллад походил на жирного старого борова, то любовник его жены — на юного сокола. Судя по вмятинам на его нагруднике и запёкшейся в тёмных волосах крови, он бился до последнего. Угрюмо наблюдал Виллон, как жирный граф, ухмыляясь, поднял кольчужный подол, покопался между ног и начал мочиться на золотую ласточку. Мочился долго, со вкусом. Где-то в глубинах замка прозвучал дикий крик, к счастью, быстро прекратившийся.