13 плюс - [38]

— Санёк, блин, чего стоишь? Стулья ломай! Не отставай!

Я покачал за спинку, но мой стул стоял мертво. Тогда Пашка наклонился и показал: там такой специальный зажим есть, и, если сил не хватает, надо просто отстегнуть — стул сам вываливается. Это специально так сделали для удобства болельщиков. Теперь даже девчонки могут ломать.

Потом мы кидали стулья на поле, но до поля никто не докинул — все-таки было далеко. Тогда собрали их кучкой и стали поджигать. Они горели весело, с разноцветными дымами и почти без копоти, потому что такой специальный пластик.

На противоположной трибуне то же самое делали «паровозы».

Когда весь стадион окутался разноцветным дымом, матч закончился.

Мы все вместе побежали вниз, прыгая через две ступеньки. На улице уже собирались наши и паровозы — каждый в своей тусе. Строились в колонну, а потом как побежим друг на друга, как врежемся, как пошло махалово! Но наших было почти вдвое больше, и паровозы тут же отступили и побежали в метро. А мы бежали за ними и давали пенделей тем, кто отставал. Весело!

А потом уже мы убегали врассыпную, а за нами бежали менты в форме и тоже давали пенделей отстающим.

…

Уже по дороге домой — Пашка не отпустил меня одного, а провожал до самого конца — я спросил:

— Паш, а кто выиграл-то сегодня?

— Как кто? — удивился он. — Мы, конечно. И стульев больше поломали, и накостыляли им — нас же вон сколько было!

— Нет, а счет-то какой, чисто по игре? Я про футбол…

— А-а-а… ну, сейчас вот доедем — по тиви глянем. В новостях уже сообщают, наверное.

Не понял

Проснувшись по будильнику, Василий лежал с закрытыми глазами целых пять минут. А потом еще десять, раздумывая, как было бы хорошо не плестись в такую рань в школу. Подумаешь, выпускной класс! А если на улице темно, и черная грязь, и поздний ноябрь, и туман, и Светка вчера ни разу не посмотрела в его сторону, хоть у него был новый галстук, подаренный родителями на день рождения? Он полежал еще пять минут, но тут в комнату заглянула мать:

— Лежишь?

— Уже встаю, встаю…

— Да лежи уж дальше тогда… Эпидемию у вас объявили. Так что можешь спать спокойно. Мы — на работу. Днем хлеба купи сбегай.

И тут же прикрыла дверь. Потом они там с отцом потолкались в прихожей, иногда сталкиваясь в тесноте и посмеиваясь, прожужжали молнии курток и сапогов, щелкнул замок, грохнула далеко внизу тяжелая железная дверь.

Ну, все, теперь можно спать дальше.

Василий поворочался с бока на бок, взбил подушку, потом перевернул ее прохладной стороной кверху. Голове не лежалось. Уху было больно на каких-то комках под наволочкой и наперником. Он поискал, потыкал пальцами — нет там ничего. Прилег — неудобно. Тогда лег на спину. По потолку мелькал свет от проходящих внизу машин. Иногда свет был красным. Не спалось.

Вот же гадство какое! Когда можно спать — совершенно не спится!

Он повернулся носом к стенке, попытался, закрыв глаза, посчитать слонов или просто так посчитать медленно и раздельно через «и» — и-раз, и-два, и-три… Но тут где-то вверху и чуть наискосок заработала дрель, отчего завибрировала вся стена.

«А, чтоб тебя!» — подумал Васька.

Наверху что-то грохнуло, и тут же наступила тишина.

А он встал, закинул белье в шкаф, сложил диван и пошел умываться.

Над раковиной висело большое зеркало. Раньше было меньше раза в три, но то Василий раскокал еще в детстве, стреляя из маленького лука стрелами с резиновыми присосками. В шкаф в большой комнате родители стрелять запретили, потому что оставались круглые следы. В стену на кухне — стрела сразу отваливалась. А в зеркало, прицелившись в свое отражение, выходило просто здорово. И присасывалось намертво. Он тогда дернул и снес зеркало. Потом неделю выметали мелкие острые осколки. Зеркало так грохнуло, что чуть ли не в пыль. А отец принес из магазина новое и сам посадил его на скобки, да еще приклеил сзади на клей — чтобы уж наверняка.

В зеркале отражался Василий Павлов, как он есть. Худой, длинный, рыжий, конопатый. Веснушки разбегались по лицу, спускались по шее и густо усеивали плечи. Он даже загорать летом не ходил, потому что загар «не прилипал». Кожа только краснела и облазила, и все равно оставалась белая в мелких веснушках.

Вот и эти веснушки были лишними в его жизни. Вот когда у девушки веснушки — они милые и симпатичные. А парень должен быть «брутален» — так говорил друг Сашка из соседнего подъезда, с которым иногда украдкой покуривали на общем балконе, разделенном тонкой перегородкой.

— Эх, — вздохнул Васька, — брутален…

Да если бы брутален, а не рыж и конопат, так Светка бы…

А что — бы? Дала бы? Он неуверенно хмыкнул, провел рукой по зеркалу, стирая испарину со стекла. Как в кино стерлось и изображение, картинка, а под ней оказался — ого, вот это брутальный!

Черноволосый крепыш с покрытой курчавой порослью мощной грудью, ярко синими глазами и щетиной на пол-лица смотрел на Ваську из зеркала, протянув к стеклу мощную руку с какой-то татуировкой.

«Сон,» — понял Василий, — «Я просто еще сплю».

А раз сон, можно делать все, что хочешь. Он повернулся боком, согнул в локте руку, напряг бицепс. В зеркале бицепс был сантиметров пятьдесят — он знал это, потому что давно пытался «накачать» мускулы и каждый день раз по сто поднимал и опускал гантели, а потом измерял мускулы. То, что он видел в зеркале, было ровно вдвое больше, чем было у него. Васька посмотрел на свою руку. Рука была загорелая, в мячиках мышц и в синих канатиках вен под матово блестящей кожей. На бицепсе сбоку был искусно выколот щит, расчерченный как шахматная доска.