13 черных кошек и другие истории - [13]

На следующий день он осколками стеклил окна, ремонтировал скамейки, стол и, полный мрака и раскаяния, отправлялся на работу. Тетка Василиса через три-четыре дня ходила по соседям и уже не делала вихрь юбкой. Она снова занимала денег, муки, картошек — чего придется.

Вот с ребятишками-то дяди Левонтия и отправился я по землянику, чтобы трудом своим заработать пряник. Ребятишки несли бокалы с отбитыми краями, старые, наполовину изодранные на растопку берестяные туески, а у одного был даже ковшик без ручки. Посудой этой они бросали друг в друга, барахтались, раза два принимались драться, плавали, дразнились. По пути они заскочили в чей-то огород и, поскольку там ничего еще не поспело, напластали беремя луку бутуна, наелись до зеленой слюны и остальной лук побросали. Взяли всего несколько перышек на дудки. В обкусанные перья лука они пищали всю дорогу, и под музыку мы скоро пришли в лес, на каменистый увал. Тут все перестали пищать, рассыпались по увалу и начали собирать землянику, только-только еще поспевающую, редкую, белобокую и особенно желанную и дорогую.

Я брал старательно и скоро покрыл дно аккуратненького туеска стакана на два-три. Бабушка говаривала: главное, мол, в ягодах — закрыть дно посудины. Вздохнул я с облегчением и стал брать ягоды скорее.

Левонтьевские ребятишки сначала ходили тоже тихо. Лишь позвякивала крышка, привязанная к медному чайнику. Чайник этот был у старшего парнишки, и побрякивал он для того, чтобы мы слышали, что он — старший — тут, поблизости, и бояться нам некого и незачем.

Вдруг крышка чайника забренчала нервно, часто, послышалась возня.

— Ешь, да? Ешь, да? А домой чё? А домой чё? — спрашивал старший и давал кому-то пинка после каждого вопроса.

— А-га-а-а! — запела Танька. — Санька тоже съел, так ниче-го-о-о…

Попало и Саньке. Он рассердился, бросил посудину и свалился в траву. Старший брал, брал ягоды, и, видать, обидно ему стало, что вот он берет для дома, старается, а те вот жрут ягоды либо вовсе в траве валяются. Он пнул Саньку еще раз. Санька взвыл, кинулся на старшего. Зазвенел чайник, брызнули из него ягоды. Бьются братья Левонтьевы, катаются по земле, всю землянику раздавили.

После драки и у старшего опустились руки. Принялся он собирать просыпанные, давленные ягоды — ив рот их.

— Значит, вам можно, а мне нельзя? Вам можно, а мне, значит, нельзя? — зловеще спрашивал он, пока не съел все, что удалось собрать.

Вскоре братья Левонтьевы незаметно помирились, перестали обзываться и решили сходить к малой речке побрызгаться.

Мне тоже хотелось побрызгаться, но я не решался уйти с увала из-за того, что еще не набрал полную посудину.

— Бабушки Петровны испугался! Эх ты! — закривлялся Санька и назвал меня нехорошим, обидным словом. Он много знал таких слов. Я тоже знал, научился у левонтьевских ребят, но боялся, а может, и стеснялся их употреблять и сказал только:

— Зато мне бабушка пряник конем купит!

— Может, кобылу? — усмехнулся Санька. Он плюнул себе под ноги и что-то быстро смекнул: — Скажи уж лучше — боишься ее и еще жадный!

— Я?

— Ты!

— Жадный?!

— Жадный!

— А хочешь, все ягоды съем?! — сказал я это и сразу покаялся, понял, что попал на уду.

Исцарапанный, с шишками на голове от драк и разных других причин, с цыпками на руках и ногах, Санька был вреднее и злее всех левонтьевских ребят.

— Слабо! — сказал он.

— Мне слабо? — хорохорился я, искоса глядя на туесок. Там было ягод уже выше середины. — Мне слабо? — повторял я гаснущим голосом и, чтобы не спасовать, не струсить, не опозориться, решительно вытряхнул ягоды в траву: —Вот! Ешьте вместе со мной!

Навалилась левонтьевская орда, и ягоды вмиг исчезли.

Мне досталось всего несколько ягодок. Грустно. Но я напустил на себя отчаянность, махнул на все рукой. Все равно уж теперь. Я мчался вместе с ребятишками к речке и хвастался:

— Я еще у бабушки калач украду!

Ребята поощряли меня, давай, дескать, действуй, и не один калач неси. Может, еще шанег прихватишь либо пирог.

— Ладно!

Мы брызгались на речке студеной водой, бродили по ней и руками ловили пищуженка-подкаменщика. Санька ухватил эту мерзкую на вид рыбину, сравнил ее со срамом, и мы растерзали пищуженка на берегу за некрасивый вид. Потом пуляли камнями в пролетающих птичек и подшибли стрижа. Мы отпаивали стрижа водой из речки, но он пускал в речку кровь, а воды проглотить не мог, и умер, уронив голову. Мы похоронили стрижа и скоро забыли о нем, потому что занялись захватывающим, жутким делом: забегали в устье холодной пещеры, где жила (это в деревне доподлинно знали) нечистая сила. Дальше всех в пещеру забежал Санька.

Его и нечистая сила не брала!

Так интересно и весело мы провели весь день, и я совсем уже забыл про ягоды. Но настала пора возвращаться домой. Мы разобрали посуду, спрятанную под деревом.

— Задаст тебе Катерина Петровна! Задаст! — пообещал Санька с хохотом. — Ягоды-то мы съели! Ха-ха! Нарочно съели! Ха-ха! Нам-то ништяк! Ха-ха! А тебе хо-хо!..

Я и сам знал, что им-то, левонтьевским, «ха-ха!», а мне «хо-хо!» Бабушка моя, Катерина Петровна, — не тетка Василиса.

Жалко плелся я за левонтьевскими по лесу. Они бежали впереди меня и гурьбой гнали по дороге ковшик без ручки. Ковшик звякал, подпрыгивал на камнях, и от него отскакивали остатки эмалировки.