120 дней Содома - [59]

– «Ах, черт подери! – сказал Д'Эрвиль – Я согласен». И тотчас же взяв меня за руку, предложил мне пройти в кабинет. Поскольку я колебалась, госпожа дю Канж нагло заявила мне: «Идите, идите, мадемуазель, мы здесь не особенно церемонимся; а я тем временем позабочусь о вашем любовнике». Д'Окур, на которого я вопросительно взглянула, сделал мне одобрительный знак, и я последовала за старым советником. Именно он, господа, представит вам, как и двое других, три эпизода, связанные с пристрастием, которое мы разбираем; они должны составить лучшую часть мост повествования в этот вечер.

Как только мы закрылись с Д'Эрвилем, очень разгоряченным парами Бахуса, он с большим восторгом поцеловал меня в губы, отправив мне в рот три-четыре отрыжки вином Д'Ай, которые тотчас же вызвали у меня желание вернуть ему их, впрочем, этого он, судя по всему, и добивался. Он задрал мне юбку, похотливым взглядом пресыщенного развратника оглядел мой зад, потом сказал, что его нисколько не удивляет выбор Д'Окура, поскольку у меня одна из самых красивых попок в Париже. Он попросил меня начать с нескольких пуков, а когда я выдала ему их с полдюжины, снова стал целовать меня в губы, щупая и сильно раздвигая ягодицы. «Ты уже хочешь? – спросил он меня. – «Очень хочу», – ответила я ему. «Ну что же, прелестное дитя, – сказал он мне, – так какайте в эту тарелку». Он принес для этой цели белую фарфоровую тарелку, которую держал, пока я какала, а сам тем временем внимательно разглядывал, как кал вылезает у меня из зада; это приятное зрелище опьянило его, как он говорил, доставило наслаждение. Как только я закончила, он взял тарелку, с наслаждением вдохнул запах вызывающий в нем похоть «пищи»; он трогал рукой, целовал, обнюхивал кал, потом, сказал мне, что больше не может терпеть, сладострастие опьянило его при виде этих какашек, самых приятных, какие только приходилось ему видеть за свою жизнь; попросил меня пососать ему член. Хотя в этой операции и не было ничего особенно приятного, страх вызвать гнев Д'Окура, если я не угожу его другу, заставил меня согласиться на все. Он устроился в кресле, поставив тарелку на соседний стол, на который он улегся по пояс, уткнувшись носом в дерьмо, вытянул ноги; я пристроилась на более низком стуле рядом с ним и, вытащив из штанов какой-то намек на член, что-то очень вялое, вместо настоящего, несмотря на все свое отвращение, стала сосать «ценную реликвию», надеясь, что хотя бы у меня во рту она станет немного потверже; но я заблуждалась. Как только я взяла в рот, распутник начал свое дело; он скорее пожирал, чем просто ел, маленькое, хорошенькое, совсем свеженькое яичко, которое я только что преподнесла; это заняло не больше трех минут, в течение которых его потягивания, его движения, его извивы свидетельствовали о самом яростном и самом агрессивном сладострастии. Но напрасно он старался, ничего у него не вставало, и маленький неказистый инструмент, всплакнув от досады у меня во рту, очень стыдливо удалился и оставил своего хозяина в поврежденном состоянии, в забытьи, в крайнем истощении сил – вследствие самой разрушительной из сильных страстей. Мы вернулись. «Ах! К черту Бога! – сказал советник, – я никогда не видел, чтобы кто-нибудь еще так замечательно срал». Когда мы вернулись, в комнате были лишь аббат со своим племянником; они были заняты своим делом; я могу вам подробно обо всем рассказать. В этой компании напрасно старались обмениваться любовниками; дю Кудре, довольный своей, никогда не брал себе другую и никогда не уступал свою. Для него не было возможным, как мне рассказали, забавляться с женщиной; в этом состояла единственная разница между Д'Окуром и им. Впрочем, он совершенно так же принимался за церемонию: когда мы появились, юноша, опершись на кровать, подставлял попку своему дорогому дядюшке, который стоял перед ним на коленях, любовно принимая все в рот и размеренно глотая; одновременно он возбуждал рукой свой малюсенький член, который, как мы увидели, свисал у него между ляжек. Аббат, несмотря на наше присутствие, кончил, клянясь, что мальчик изо дня в день какает все лучше и лучше.

Вскоре в комнате появились Марианна и Д'Окур, которые развлекались друг с другом; за ними следом – Депре и дю Канж, которые могли, как они говорили, лишь щупать друг друга, поджидая меня. «Потому что, – сказал Депре, – мы с ней старые знакомые, не то, что вы, моя прекрасная королева, которую я вижу в первый раз; вы внушаете мне самое горячее желание хорошенько позабавиться с вами». – «Но, сударь, – сказала я ему, – господин советник уже все забрал, мне нечего больше предложить вам?». – «Ну что ж, – сказал он мне, смеясь, – я ничего у вас не прошу, я сам все дам, мне нужны только ваши мальчики». Заинтересовавшись тем, что означала эта загадка, я последовала за ним; как только мы оказались одни, он просит меня на минутку позволить ему поцеловать мою попку. Я подставляю ее ему, и после двух-трех сосаний отверстия, он расстегивает свои штаны и просит вернуть ему то, что он только что делал со мной. То положение, которое он принял, вызвало во мне некоторые подозрения; он сидел верхом на стуле, придерживаясь за его спинку, а под ним стоял наготове горшок. Не совсем поняв его, но, видя, как он готовится совершить эту операцию, я спросила его, какая необходимость в том, чтобы я целовала ему зад. «Огромная необходимость, сердце мое, – ответил он, – поскольку моя жопа, самая капризная из всех на свете, срет только тогда, когда ее целуют». Я подчиняюсь, однако стараюсь не слишком рисковать; он, заметив это, властно говорит: «Да поближе, черт подери! Поближе, мадемуазель. Вы что испугались маленькой кучки дерьма?» Наконец, я из снисходительности подношу свои губы почти к самому отверстию; но как только он почувствовал это, он дал залп, и взрыв был так силен, что одна моя щека оказались совершенно измазанной, он одним махом наполнил горшок; пиком в жизни я не видела подобной какашки; она одна смогла заполнить глубокую салатницу. Наш герой берет ее в руки, ложится с ней на край кровати, подставляет мне свой измазанный дерьмом зад и приказывает мне посильнее возбуждать ему член, пока он будет вновь отправлять в свою утробу то, что он только что изверг оттуда. Каким бы грязным не был этот зад, надо было подчиниться. Его любовница несомненно делает это, говорила я себе, не надо быть более упрямой, чем она. Я засовываю три пальца в грязную дыру, которая мне подставлена; наш герой пребывает на небесах от наслаждения, он погружается в свои собственные экскременты, копается в них, ест их, одной рукой держит блюдо, другой трясет член, который величественно возвещает о себе у него между ляжками. Тем временем я удваиваю свои усилия, они приносят успех; по сокращению его ануса я замечаю, что эрекционные мускулы готовы выбросить семя; я совершенно не волнуюсь, блюдо делается пустым, а мой человек кончает. Вернувшись в гостиную, я нашла своего неверного Д'Окура с прелестной Марианной. Этот плут обошел всех. Ему остался лишь паж, с которым, я думаю, он также мог бы прекрасно устроиться, если бы только ревнивый аббат согласился ему его уступить. Когда все собрались вместе, было предложено раздеться всем донага и проделать друг перед другом что-нибудь не совсем обычное. Этот план мне пришелся по душе, поскольку позволял самой увидеть тело Марианны, которое мне очень хотелось получше разглядеть. Оно было нежным, крепким, белым, подтянутым, а ее зад, который я шутя ощупала два-три раза, показался мне настоящим шедевром. «Зачем вам такая красивая девица для удовольствия, к которому, как мне кажется, вы питаете особое пристрастие?» – спросила я Депре. – «Ах! – сказал он мне. – Вы не знаете всех наших тайн». Мне ничего не удалось от него больше узнать, и, хотя я прожила с ними больше года, ни он, ни она не пожелали ничего прояснить; я так и осталась в неведении по поводу их тайных ухищрений; какого бы рода не были, они не мешали страсти, которую ее любовник удовлетворял со мной; не было ли это совершенно полной страстью, или же страстью во всех отношениях достойной, чтобы занять место в коллекции? Впрочем, то, что могло там быть, носило временный характер; об этом уже было или несомненно будет рассказано на наших вечерах. После нескольких достаточно благовидных распутств, нескольких пуков, мелких остатков какашек, множества слов и грубых непристойностей со стороны аббата, для которого, как казалось, говорить их было одной из самых излюбленных страстей, – все оделись и каждый пошел спать; на следующее утро я, как обычно, появилась при пробуждении Д'Окура; мы не упрекали друг друга за мелкие измены, совершенные накануне. Он сказал мне, что после меня лучше всех из девиц, которых он знал, какала Марианна. Я задала ему несколько вопросов по поводу того, как она это делала со своим любовником, который был вполне самодостаточен, но он ответил, что это тайна, которую ни он, ни она не хотели бы раскрывать. И мы с моим любовником вновь погрузились в нашу обычную жизнь. В доме у Д'Окура я не вела столь замкнутый образ жизни; мне не запрещалось выходить из дома. Д'Окур, как он говорил, всецело полагался на мою честность; я должна была понимать опасность, которой могла его подвергнуть, подхватив какую-нибудь болезнь; он все оставлял на мое усмотрение. Я хранила признательность и воздавала должное тому, что мне позволено делать почти все, что может помочь разжиться деньгами. Вследствие этого, живо приглашаемая госпожой Фурнье приходить составлять партии в ее доме, я участвовала во всех, в чистой выгоде которых она заверяла меня. Поскольку речь шла теперь не о девице, принадлежавшей этому дому, но об особе, находившейся на содержании у откупщика налогов, которая, чтобы доставить ей удовольствие, оказывала любезность прийти провести часок в ее доме, – вы сами можете судить, как это оплачивалось. Именно в ходе этих мимолетных измен я встретила еще одного любителя дерьма, о котором сейчас доложу». «Минутку, – сказал Епископ, – я не стал бы вас прерывать, если бы вы сами не остановились, чтобы перевести дух; но, поскольку это случилось, поясните нам, пожалуйста, две-три важных вещи. Когда после свиданий вы наедине предавались оргиям, этот аббат, который до сих пор ласкал своего мальчугана, не изменял ли ему, не щупал ли он вас, а другие – не изменяли ли своим женщинам, лаская его юношу?» – «Сударь, – сказала Дюкло, – аббат никогда не оставлял своего мальчика, он одна глядел на нас, хотя мы совершенно голые находились рядом. Но он забавлялся задницами Д'Окура, Депре и Д'Эрвиля; он целовал их, щекотал их членом, Д'Окур и Д'Эрвиль какали ему и рот, и он проглотил больше половины каждой из этих куч. Что касается женщин, то он до них не дотрагивался. То же самое делали его друзья по отношению к его мальчугану; они целовали его, лизали его отверстие в попке, а Депре заперся с ним, ж знаю для каких дел». – «Ну что ж, – сказал Епископ, – вы прекрасно видите, что то, что вы не рассказали и не рассказываете, составляет еще одну страсть, потому что она представляет образ пристрастия мужчины, заставляющего какать себе в рот других мужчин, хотя и очень пожилых!» – «Это правда, сударь – сказала Дюкло, – вы еще больше заставляете меня чувствовать мою неправоту, но я не сержусь на это; благодаря этому, я заканчиваю свой вечер, поскольку он и так слишком затянулся. Знакомый звук колокольчика, который мы скоро услышим, убедил бы меня в том, что мне хватит времени завершить вечер той историей, которую я собиралась начать; с вашего любезного согласия, мы отложим ее на завтра».