120 дней Содома - [58]

уже достаточно возбужден, теперь за дело». И вот он снова принимается разглядывать мои ягодицы, приказывая мне дать подъем своему орудию. Я извлекаю его, толщиной в три пальца, гладкое, длиной около пяти дюймов, которое было очень крепким и яростно сильным. «Скиньте свои юбки, – сказал мне д'Окур, – а я сниму свои штаны; нужно, чтобы ягодицы со всех сторон чувствовали себя свободно для церемонии, которую мы сейчас совершим». Потом, как только это было исполнено, прибавил: «Подоткните получше свою рубашку под корсет и полностью обнажите зад… Ложитесь на живот на кровать». После этого он садится на стул и опять начинает ласкать мои ягодицы, вид которых опьянил его. В какой-то миг он раздвинул их, и я почувствовала, как глубоко погрузился его язык для того, как он говорил, чтобы окончательно убедиться в том, что «курочка хочет снести яичко» (я говорю вам его словами). Однако, я сама его не касалась; он слегка теребил сам маленький сухой член, который я обнажила. «Ну же дитя мое, —сказал он, – давай приниматься за дело; говно наготове, я учуял его, но не забывайте, что вы должны какать постепенно и всегда пережидать, пока я проглочу один кусок, прежде чем выпустить другой. Эта операция займет много времени, но не торопите се. Легкий удар по попке будет означать, что вы должны тужиться, но это должно идти равномерно». Разместившись затем как можно удобнее относительно предмета своего поклонения, он припадает к нему ртом, и я почти тотчас же выдаю ему кусок кала величиной с небольшое яйцо. Он сосет его, тысячу раз переворачивает языком во рту, жует, смакует и спустя две-три минуты я отчетливо вижу, как он его глотает. Я снова тужусь: та же самая церемония, а поскольку желание мое было огромным, то десять раз подряд его рот Наполнялся и опустошался, но выглядел он все же по-прежнему неудовлетворенным. «все, сударь, – сказала я ему в конце, – мне уже бесполезно тужиться». – «Да, моя крошка, – сказал он, значит, это все? Ну что же, пора мне кончить; я кончу, подчищая эту прелестную попку. Ох, черт подери!»

Было решено, что на следующий день я перейду жить к нему за двадцать луидоров в месяц и стол; он был вдовцом, я без проблем могла бы занять антресольный этаж в его доме; там у меня будет служанка и общество, состоящее из трех друзей и их любовниц, с которыми они встречаются, чтобы устраивать распутные ужины четыре раза в неделю то у одного, то у другого; моим единственным занятием будет много есть то, что он прикажет мне дать; при том, что он проделывал, было важно, чтобы он кормил меня по своему усмотрению; так вот, хорошо есть, хорошо спать, чтобы пища легко переваривалась, регулярно каждый месяц полностью очищать кишки и какать ему в рот два раза в день; это число не должно меня пугать, потому что при таком приеме пищи мне, возможно, придется справлять большую нужду скорее три, а не два раза. В качестве первого задатка к этой сделке финансист передал мне очень красивый бриллиант, поцеловал меня, велел мне уладить все счеты с госпожой Фурнье и быть готовой завтра утром к тому времени, как он придет за мной. Я быстро со всеми распрощалась; сердце мое не сожалело ни о чем, ему неведомо было искусство привязанности; лишь Евгения, с которой у меня нот уже полгода были очень близкие отношения, сожалела об удовольствиях, испытанных со мной; и вот я уехала. Д'Окур принял меня великолепно; он сам устроил меня в очаровательной комнате, которая должна была отныне стать моим жилищем; вскоре я там великолепно устроилась. Я была обречена на то, чтобы есть четыре раза в день; во время трапезы подавалось бессчетное количество блюд, которые, впрочем, я очень любила, – такие как рыба, устрицы, соления, яйца и разные виды молочных продуктов; впрочем, я была так хорошо вознаграждена, что было бы грех жаловаться. Основу моей обычной трапезы составляло огромное количество белого мяса птицы и дичи без костей, приготовленные самыми разнообразными способами, немного мяса животных безо всякого жира, очень мало хлеба и фруктов. Надо было есть все эти сорта мяса даже утром за завтраком и вечером за полдником; в эти часы мне подавали его без хлеба; Д'Окур понемногу стал просить меня воздерживаться от него; я, таким образом, в последнее время совсем его не ела, как и овощных супов. В результате такой диеты, как он и предвидел, выходило две дефекации в день, очень нежных и мягких, самого изысканного вкуса, на который он претендовал и которого невозможно было добиться, употребляя обычную пищу; можно было ему верить; он был знаток в этом деле. Наши операции происходили в то время, когда он просыпался и когда шел спать. Подробности были такими, о которых я вам уже сказала; он всегда начинал с того, что сосал мне рот, который нужно было всегда подставлять, никогда не полоская его; мне было позволено полоскать его лишь после сеанса. Впрочем, он не получал разрядки каждый раз. Наше соглашение не требовало никакой верности с его стороны; Д'Окур держал меня у себя в доме, как горячее блюдо, как кусок говядины; это не мешало ему каждое утро уходить развлекаться где-то на стороне. Два дня спустя после моего прибытия его товарищи по разврату пришли отужинать у него в доме; каждый из этих трех вносил в то пристрастие, которое мы анализируем, свой особый нюанс, хотя в основе своей все было едино; я думаю, господа, будет уместным, если перед тем, как поставить номер в нашей коллекции, я немного подробнее расскажу о причудах, которым они предавались. Собирались гости. Первым был старый советник парламента, лет около шестидесяти, которого звали Д'Эрвиль; его любовницей была женщина лет сорока, очень красивая, имеющая один недостаток: она была немного полновата; звали ее мадам дю Канж. Вторым был отставной военный, сорока пяти – пятидесяти лет, которого звали Депре; его любовницей была очень красивая двадцатишестилетняя особа, светловолосая, с великолепной фигурой, какую только можно встретить; ее звали Марианна. Третьим был старый аббат шестидесяти лет, которого звали дю Кудре, а в роли его любовницы выступал шестнадцатилетний юноша, прекрасный как светлый день, которого аббат выдавал за своего племянника. Ужин был накрыт на антресольном этаже, часть которого я занимала. Трапеза, прошла весело и скромно, я заметила, что девица и юноша следовали почти такой же диете, что и я. Характеры раскрылись во время ужина. Было невозможно быть более развратным, чем Д'Эрвиль; его глаза, слова, жесты, – все свидетельствовало о распутстве, все рисовало развратные картины. Депре имел более хладнокровный вид, но похоть в неменьшей степени составляла существо его жизни. Что касается аббата, то это был самый ярый безбожник, какого только можно было встретить; сквернословие слетало с его уст почти при каждом слове. Что до девиц, то они подражали своим любовникам, были очень болтливы, но достаточно приятного обхождения. Юноша показался мне столь же глупым, сколько и красивым, и госпожа дю Канж, казалось, была немного влюблена в него; но напрасно она бросала на него время от времени нежные взгляды, – он едва ли мог о чем-нибудь заподозрить. Все приличия уже к десерту были утрачены, речи стали такими же грязными, как и действия. Д'Эрвиль поздравил Д'Окура с его новым приобретением и спросил его, красивая ли у меня жопа и хорошо ли я сру. «Черт подери! – сказал ему мой финансист. – Ты и сам можешь это узнать; ты знаешь, что все, что мы имеем, у нас общее, и что мы охотно одалживаем своих любовниц, как деньги».