120 дней Содома - [42]

Наш герой был введен в заблуждение, а это то, что было необходимо. «Поднимите же ей юбки», – сказал Дюпон. Госпожа Герэн задрала юбки сзади, наклонив меня немного на себя, и таким образом открыла распутнику храм его поклонения. Он внимательно разглядывает, с минуту щупает мои ягодицы, руками разводит их и, судя по всему, довольный осмотром, говорит, что эта пот вполне его удовлетворит. Затем он задает мне несколько вопроси» о возрасте, профессии, которой я занимаюсь и, довольный моей так называемой «невинностью» и моим притворным простодушием, уводит меня по лестнице в свою комнату: у него была своя собственная комната в доме госпожи Герэн, куда не входил никто, кроме него, и в которую невозможно было подглядывать ни с какой стороны. Как только мы вошли, он аккуратно закрывает дверь и, еще мгновение поглядев на меня, спрашивает меня достаточно грубым тоном и с грубым видом, которые он сохранил на протяжении всей сцены, так вот, он спрашивает меня: правда ли то, что меня никто никогда не брал сзади. А поскольку в мою роль входило не знать подобного выражения, – я заставила себя повторить его, торжественно уверяя, что ничего не понимаю; когда жестами он растолковал мне, что он хотел этим сказать, да так, что больше не было возможности изображать непонимание, я ответила ему с испуганным невинным видом, что была бы очень огорчена, если бы когда-либо пришлось придаться подобным гнусностям. Тогда он велел мне снять только юбки; как только я это исполнила, он, оставив мою рубашку закрывающей мне перед, подоткнул ее сзади как можно выше под корсет; когда он раздевал меня, с меня упал мой грудной платок, и грудь моя явилась перед ним но всей своей наготе; это разозлило его. «Ко всем чертям эти сиськи! – закричал он. – Ну! Кто просил у вас сисек? Именно это выводит меня из себя, когда я имею дело с этими созданиями: у всех – бессовестная страсть показывать сиськи». Поспешив прикрыть грудь, я приблизилась к нему, будто для того, чтобы попросить у него прошения. Но видя, что я могу показать ему перед в том положении, которое я собиралась принять, он опять разозлился: «Ну же! Стойте так, как вас поставили, черт подери, – сказал он, хватая меня за бедра и снова ставя меня так, чтобы видеть перед собой только зад, – стойте так, черт вас возьми! Ваша нора никому не нужна, как и ваша грудь: здесь нужна только ваша жопа». Тем временем он встал, подвел меня к краю кровати, на которую заставил опираться полулежа на животе; потом, присев на очень низкий стульчик у меня между ног, он оказался в таком положении, что его голова была на уровне моего зада. Он внимательно разглядываем меня еще мгновение; потом, считая, что мое положение недостаточно удовлетворительно, снова встает, чтобы подложить мне подушку под живот, что смещает мою задницу еще больше назад; снова садится, осматривает, хладнокровно, с поспешностью хорошо продуманного распутства. Спустя мгновение он принимается и мои ягодицы, раздвигает их. подносит открытый рот к отверстию и плотно припадает к нему; тотчас же, следуя приказу, полученному от него, и своей крайней нужде, я отпускаю ему в глубину глотки, вероятно, самые раскатистые кишечные ветры, какие только ему доводилось получать за свою жизнь. Он в ярости отстраняется. «Как это, маленькая нахалка, – говорит он мне, – вы имеете наглость пердеть мне прямо в рот?» И снова, тотчас же припадает ртом к отверстию. «Да, сударь, – говорю я ему, выпуска» второй залп, – именно так я обхожусь с теми, кто целует мне попку». – «Ну что ж, стреляй, стреляй же, плутовка! Раз ты не можешь удержаться, пали, сколько хочешь и сколько можешь». С этой минуты я больше не сдерживаюсь; невозможно выразить словами, какую сильную нужду испытывала я пускать ветры после дряни, которую проглотила; наш герой, пребывая в экстазе, то принимает их ртом, то ноздрями. Через четверть часа подобных упражнений, он ложится на канапе, притягивает меня к себе, держа по-прежнему мои ягодицы у себя под носом, и приказывает мне напрягать ему член, продолжая при этом упражнение, от которого испытывает божественное наслаждение. Я пукаю, трясу его член, вялый, размером не длинней и не толще пальца; благодаря толчкам и пукам инструмент этот, наконец, твердеет. Усилении наслаждения нашего героя в момент оргазма я ощущаю удвоением требовательности с его стороны. Теперь даже его язык вызывает у меня пуки; он щекочет глубины моего ануса, словно чтобы вызнать из него ветры, он хочет, чтобы я выпустила их именно на язык, он теряет рассудок, не владеет собой; маленькое страшное орудие жалким образом окропляет мне пальцы семью – восемью каплями светлой коричневатой спермы, что наконец позволяет ему прийти в себя. Но поскольку грубость служила ему для того, чтобы вызвать забытье, и для того, чтобы быстро восстановиться после этого, то он едва дал мне время прибрать себя. Он ворчал, сквернословил, одним словом являл передо мной отвратительный образ порока, удовлетворившего свою страсть, и ту непоследовательную невежливость, которая, как только очарование утрачено, пытается отомстить за себя презрением к идолу, который захватил чувства».