11 сентября - [2]

— А как он умер?

— С моста в реку бросился, — не переставая жевать, ответила сестра.

— Папа покончил с с-собой?! — вскрикнула Варя.

— Тише ты, ненормальная! Знала б я, что ты такая психованная, не стала б ничего говорить.

— Почему он так сделал?

— Он записок не оставлял. Еще будешь?

Они по очереди отхлебнули, и Мария вытащила сигарету.

— Куришь? Я так и думала. Сразу видно, что паинька. А это что за кенты? Тебя ждут?

Варины пажи застыли шагах в сорока как две статуи. Должно быть, они так опешили, что даже не скрывали больше волнения и интереса, но оба виделись Варе не совсем четко, и весь бульвар покосился, так что если бы школьница встала, то покатилась бы вниз на Трубную площадь как с ледяной горки.

— А, ничего чувачки. Особенно тот, что с краю.

Девочка помахала мальчикам рукой и закинула ногу на ногу.

— Наш папа был человеком странным, с судьбой, окутанной туманом, говорила она насмешливо, выпуская колечками ароматный дым «Золотого руна», и сердце у Вари больно сжималось. — Ты не грусти о нем. Он жизнь прожил короткую, но насыщенную.

— А я даже не помню, как он выглядит, — произнесла Варя печально. — И фотографии дома ни одной нету.

— Я его тоже не помню.

— Да ведь ты же говорила, что он тебе про меня рассказывал!

— Если по правде, это только чтобы с тобой познакомиться, — шмыгнула носом сестра. — Но мне мама говорила, что папа хотел с тобой встретиться, честно. Давай еще по одной.

Где-то далеко было слышно, как несется машина «скорой помощи», кричали вороны, но видимый мир не желал возвращаться к прежнему незамутненному образу, а, напротив, становился еще туманнее, и лишь разбойная девица в берете не исчезала. Состояние это было для Вари не только ново, но и приятно. Девица снова отхлебнула из горлышка, но, когда Варя потянула руку к стаканчику, строго сказала:

— Больше не дам. — И убрала стаканчик.

— А ты вообще откуда взялась? — спросила Варя, с трудом ворочая языком.

— Из Кеника.

— Откуда-откуда?

— Калининград знаешь?

— Да, — ответила Варя неуверенно. — У нас в Калининграде Арсеньев живет. Он на электричке в школу ездит. А потом на метро две остановки.

— Чего ты мелешь, — возмутилась сестра. — До Кеника двенадцать часов на поезде!

— Как же Петька тогда? — расстроилась Варя.

Петька Арсеньев был чудовищный зануда, хиляк и маменькин сынок, его дразнили и девчонки, и мальчишки, и когда Варя представила, что ради этих мук он каждый день катит по двенадцать часов в одну сторону и потом столько же в другую, ей сделалось жалко неказистого мальчика до слез: «Надо будет сказать ребятам, чтобы его поменьше мучили».

— Не знаю, как твой Арсентьев… — отрезала Мария. — Может, он блаженный какой. Или на самолете летает. Слушай, мне пописать надо. Я себе, кажется, там застудила все, к черту, из-за твоего старикана. Пошли к тебе.

Девочки поставили на скамейку недопитую бутылку, к которой тотчас же ринулся непонятно откуда взявшийся маленький, остроносый, длиннобородый субъект в фетровой шляпе, похожий на умного гнома, и двинулись вверх по бульвару. С младенчества знакомый каждым деревцем, он показался Варе таким узким, что трудно было вписаться в дорожку. Бульвар кидало как палубу в корабельный шторм, ажурные решетки были похожи на леера, рядом, то смеясь, то сердясь, шла не по сезону одетая невесть откуда взявшаяся девица и поддерживала подпрыгивающую Варю за локоть. Ухажеры потоптались и отстали, прохожие оборачивались и смотрели вслед, уверенные, что подружки дурачатся. Знакомые и незнакомые лица мелькали перед глазами, сливаясь в одну полосу, точно спицы в колесе, к которым привязали разноцветную тряпицу. Сестры свернули на Сретенку, потом в Последний переулок и поднялись по темной лестнице старого дома на последний этаж.

Сходил на нет короткий предзимний день, Москва лежала перед ними: крыши домов, купола церквей, два высотных здания, за ними вокзалы и путепроводы, а все, что дальше, терялось в серой мгле, словно там находилось море. Обе затихли и уставились перед собой.

— Я часто туда смотрю, когда грустно. А еще, знаешь, — потянуло Варю на откровенность, — я люблю ложиться на подоконник и перегибаться на улицу. Мне кажется, сейчас полечу. Вот так. Смотри.

— Ты что, спятила, бабахнутая?!

Мария едва успела схватить сестру за подол и оттащить от окна.

— Ну ты, блин, даешь! Папина дочка.

Она перевела дух и закурила:

— А это твоя комната? Класс! У меня своей нет. Я с братьями живу. Ботанами. — Легкая гримаса исказила ее лицо. — Один стихи пишет да любит всякую дребедень слушать, а у самого рожа в прыщах. А другой вообще в кровать писается.

— Значит, у нас есть еще и братики? — всхлипнула Варя, которую сама идея, что ее родственный круг за несколько часов невообразимо расширился, привела в восторг, и сквозь слезы на лице заиграла блаженная улыбка.

— Стасик и Вася от других пап, — уклончиво ответила Мария, и острый, как у мышки, взгляд маленьких, круглых, черных глаз стал перемещаться по комнате, пока не наткнулся на фотографию военного летчика.

— Это кто такой?

— Сент-Экзюпери.

— А… А это?

— Джон Леннон.

— А этого я, кажется, и сама знаю. Актер какой-то.

— Нет. Поэт. Лорка.