101 разговор с Игорем Паниным - [33]
– Русский язык – родной, так сложилось. В Тбилиси было много культурных интеллигентных семей, где говорили на русском. До революции, например, как нам известно из прозы грузинских классиков, весь верхне-дворянский слой говорил на французском, на русском и часто только потом уже на грузинском. Я никогда ни на каких языках, кроме русского, не писал и не пытался, хотя очень бы хотел писать по-грузински: тогда моя форма и содержания сомкнулись бы, и не было бы вопросов типа кто он, где родился и где живет.
– Кстати, в «Чертовом колесе» натыкаешься на некоторые моменты, которые вряд ли будут понятны российскому читателю. Например, один из героев едет за наркотой «в Азербайджан, к татарам». Ну, это мне, как человеку, не один год прожившему в Грузии, известно, что грузины называют азербайджанцев татарами. Но среднестатистический россиянин понятия об этом не имеет. Может, стоило все-таки давать больше пояснений, сносок?
– Не думаю, сносок там и так достаточно. А «татары» – это понятие ёмкое, еще с монголо-татарских времён, под ним понимаются все мусульмане, басурмане, нехристи.
– В советское время наркомания была достаточно распространена в Грузии. Что уж говорить, когда мы, учащиеся старших классов, шли после уроков в Ботанический сад (а он был рядом с моей школой), чтобы покурить план, реже – понюхать клей «Момент». Это было настоящим бедствием. Вот, описывая все это, вы не боялись обвинений со стороны грузинских национал-патриотов в том, что «позорите Грузию»?
– Я лично не боялся, хотя и знал, что правдой всегда все недовольны. (Тут, кстати, для меня ответ, почему некоторые критики взъелись на «Захват…» – правда глаза колет, но прямо они этого высказать не могли, вот и прибегли к разного рода уловкам, чтобы очернить текст. Тот же Топоров назвал «Захват…» «антитоталитарным и антироссийским», через «и». А что получается, если ставить знак равенства между двумя этими понятиями?.. Вот такие проговорки)… Да, мама боялась и просила меня роман не печатать, но в Грузии, во-первых, его мало читали (в связи с общим падением интереса к русскому языку и отсутствию книг из России), во-вторых, кто читал, отмечали, как и вы, его правдивость, так как все знали, каким бедствием была наркомания в то время. Зато сейчас этот вопрос решен кардинально – наркотиков Грузии практически нет, потому что полиция не коррумпированная и меры принимаются серьезные, на деле, а не на словах. В целом на наркоманов стали смотреть как на больных, начали лечить (как тут, в Германии). Стали проводить комплексные проверки, выстроили систему очень высоких денежных штрафов, что подействовало куда сильнее, чем прежний метод – сажать в тюрьму за любые провинности, где человек окончательно портился.
– Вы специалист по творчеству Достоевского. А он сильно на вас повлиял как на писателя? Не от него ли ваше многословие, эти объемы?
– «Многословие» – не очень приятное слово. У меня в текстах ровно столько слов, сколько мне нужно, чтобы высказаться. Но, конечно, сокращать всегда можно. Достоевский повлиял в плане диалогизации и полифонизации речи персонажей, научил развивать действие через диалог, а не через описания. А в диалогах, действительно, иногда может возникать ощущения многословия, но это же в природе устной речи.
– Современных грузинских писателей сейчас практически не знают в России. Ощущаете некую миссию, как представитель Грузии в русской словесности? Или вы все-таки русский писатель? Или, может, советский?
– А как бы вы обозначили Булата Окуджаву – он «русский писатель»? А Георгий Данелия – он какой режиссер? Вот недавно награждали Олега Басилашвили, сказав при этом, что это «великий русский актер». Вот и мой случай такой, половинчатый. Грузинским писателем не могу себя назвать, ибо не пишу по-грузински. Советский – да, может быть. А миссию ощущаю в том плане, в каком каждый человек представляет свою родину как человек и как личность, а не как писатель, инженер или врач.
– У нас с вами, как оказалось, немало общих знакомых в Тбилиси, и по университету, и вообще. Но вы уже больше двадцати лет живете и работаете в Германии. А ностальгия сильно влияет на выбор той или иной темы для произведения? Написали бы вы то, что написали, если бы остались на Родине?
– Мне трудно сказать, что бы я написал. Но ни «Толмача», ни «Захвата…» точно бы не написал, потому что не было бы соответствующего опыта, а как писать прозу без опыта жизни? Насчет же ностальгии скажу, что в современном мире скайпа, электронной почты, телефона и т. д. любая ностальгия лечится (тем более, что я стараюсь каждый год бывать в Тбилиси, там у меня сын с семьей, родственники, друзья). Нет, при выборе тем и сюжетов я ностальгией не руководствуюсь, но нотки её могут звучать в эмоциях и разговорах разных героев.
– А вам не надоело на Западе? Ну вообще… Вы сейчас известный литератор и, наверное, вас должно тянуть в эпицентр русского литпроцесса, в Москву, в Питер…
– На Западе человек становится другим уже после 3–5 лет, а тем более после 20-ти. Не верьте тем, кто, пожив на Западе и уехав обратно, рассказывает, что ему, дескать, надоело, было скучно и т. д., это все на 90 % отговорки неудачников, которые не сумели прижиться тут, не сумели осилить того темпа, требований и т. д. здешнего, довольно жесткого, естественного отбора. Проще говоря, я крайне мало встречал тут наших людей, кто добровольно, своими ногами и своих ходом ушел бы обратно – все они или теряли работу, или не могли найти её, или не могли освоить язык, или были бесталанны, или еще что. А в эпицентр литпроцесса я и так попадаю периодически, вот только что приехал из Перми, куда был приглашен на книжную ярмарку, очень представительную, где было всё очень продуктивно и душевно, и где я сумел повидаться с друзьями и коллегами. Возможно, приеду и на сентябрьскую московскую ярмарку, если успеет выйти полная версия «Толмача».
В избранное, в двух томах, Станислава Ломакина вошли публицистические, литературоведческие, философские статьи и рассказы, написанные им за 10 лет. Некоторые статьи и рассказы были опубликованы в периодической печати: журналах, научных сборниках, газетах. В них ученый и писатель осмысливает минувшее время, нравственное обоснование незабвенности, память о деяниях, совершенных людьми, которые не приемлют навязанной им участи. Они стоически сопротивляются обстоятельствам и вопреки неудачам пробуют взламывать устоявшиеся стереотипы поведения, не обольщаясь ожиданием вполне благополучного исхода.
Проблемой номер один для всех без исключения бывших республик СССР было преодоление последствий тоталитарного режима. И выбор формы правления, сделанный новыми независимыми государствами, в известной степени можно рассматривать как показатель готовности страны к расставанию с тоталитаризмом. Книга представляет собой совокупность «картинок некоторых реформ» в ряде республик бывшего СССР, где дается, в первую очередь, описание институциональных реформ судебной системы в переходный период. Выбор стран был обусловлен в том числе и наличием в высшей степени интересных материалов в виде страновых докладов и ответов респондентов на вопросы о судебных системах соответствующих государств, полученных от экспертов из Украины, Латвии, Болгарии и Польши в рамках реализации одного из проектов фонда ИНДЕМ.
Личная жизнь людей, облеченных абсолютной властью, всегда привлекала внимание и вызывала любопытство. На страницах книги — скандальные истории, пикантные подробности, неизвестные эпизоды из частной жизни римских пап, епископов, кардиналов и их окружения со времен святого Петра до наших дней.
Дети Сети – это репортаж из жизни современных тинейджеров, так называемого поколения Z. Загадочная смерть, анонимные чаты в дебрях даркнета и вчерашние дети, живущие онлайн и мечтающие о светлом будущем. Кто они, сегодняшние тинейджеры? Те, чьи детство и юность пришлись на расцвет Instagram, Facebook и Twitter. Те, для кого онлайн порой намного важнее реальной жизни. Те, кто стал первым поколением, воспитанным Интернетом.
Эпический по своим масштабам исход евреев из России в конце двадцатого века завершил их неоднозначные «двести лет вместе» с русским народом. Выросшие в тех же коммунальных квартирах тоталитарного общества, сейчас эти люди для России уже иностранцы, но все равно свои, потому что выросли здесь и впитали русскую культуру. Чтобы память о прошлом не ушла так быстро, автор приводит зарисовки и мысли о последнем еврейском исходе, а также откровенно делится своим взглядом на этические ценности, оставленные в одном мире и приобретенные в другом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.