10000 часов в воздухе - [25]

— Какой аэродром? — переспросил диспетчер удивлённо. — Да подмосковный же! Вы что, в первый раз здесь, что ли?

Подмосковный? Значит, мы всю вторую половину ночи блуждали вокруг Москвы, возле своего собственного аэродрома? Вот так оказия! Удивительно, как мы не запутались в тросах аэростатов заграждения.

— Командир, идите-ка сюда! — позвал механик, забравшийся в это время в хвостовой отсек. — Всякого я насмотрелся, а такого не видал! Чудеса, да и только, — говорил он.

Оказывается, трос управления был повреждён осколком; из пятнадцати его проволок двенадцать были перебиты, трос держался всего только на трёх. Чудом спаслись мы от катастрофы.

Механик порвал оставшиеся проволоки троса, а затем прочно связал оба конца отрезком фалы, оставшейся в самолёте от парашюта.

Гостеприимные хозяева аэродрома пригласили нас поесть и отдохнуть. После восьмичасового нервного напряжения мы лишились последних сил, как-то сразу обмякли. И всё же бодрость духа не оставляла нас: несмотря на все трудности задание нами было выполнено! Да и самолёт свой, избитый и простреленный, мы всё-таки не разбили, дотянули его до аэродрома.

Прежде чем идти завтракать, мы уселись под крылом самолёта немного отдохнуть, прийти в себя. И, конечно, тут же уснули мёртвым сном. Нас с трудом разбудили часа через четыре, и мы благополучно перелетели на свой аэродром, расположенный отсюда в каких-нибудь десяти минутах полёта.

После этой памятной операции я вернулся на свою базу. У меня все ещё не было ни самолёта, ни экипажа, и мне по-прежнему давали эпизодические поручения.

Однажды я дежурил на аэродроме в качестве руководителя полётов. Было раннее весеннее утро, солнечное и безветренное. На горизонте показались три чёрные точки, ясно различимые на фоне голубого безоблачного неба.

Быстро приближаясь и увеличиваясь в размерах, эти точки вскоре приобрели отчётливые очертания воздушных кораблей, в которых я сразу же признал самолёты иностранного происхождения.

Первые два самолёта выполнили маневр захода на посадку обычно, как мы всегда это делали. Третий садился по-своему — не как линейный лётчик, а скорее как лётчик-испытатель: развороты глубокие, с большим креном, резкие и быстрые. С таким же мастерством была выполнена и сама посадка. Что-то знакомое почудилось мне в этом лётном почерке.

Я не ошибся. Когда машины подрулили к аэровокзалу, по трапу одной из них спустился Григорий Алексеевич Таран. Я бросился ему навстречу.

Со всех сторон сбегались лётчики, техники, командиры. Все спешили поздравить с благополучным прибытием отважных советских лётчиков, только что завершивших сложный беспосадочный перелёт через Северное море и Скандинавию.

Таран взглядом отыскал меня в толпе. Я подошёл к нему и поздравил с благополучным завершением перелёта.

— Командир корабля? — спросил он весело.

Я ответил утвердительно.

— Летаешь?

— Да, вот только на этой неделе дают машину и экипаж… А пока — вторым пилотом.

Мельком глянув на грудь моей гимнастерки, Таран крепко пожал мне руку: в числе прочих лётчиков нашей группы я к этому времени получил орден Красной Звезды за участие в Курской операции.

В плену у своих

Долгожданный день пришёл: в моё распоряжение наконец поступил тяжёлый транспортный самолёт, двухмоторная машина.

К исполнению своих командирских обязанностей я приступил с чувством радости и гордости: вон какую машину мне доверили!

В глубине души была и тревога: справлюсь ли, оправдаю ли доверие? Теперь я, командир корабля, лично несу полную ответственность за выполнение каждого очередного задания, за жизнь экипажа и пассажиров, за сохранность материальной части и грузов.

Доверенный мне самолёт был включён в группу, которая базировалась в Миллерове. Отсюда мы должны были обеспечивать всем необходимым Семнадцатую воздушную армию, ведущую в эти дни наступательные бои. С прифронтового аэродрома в Миллерово нам предстояло на рассвете вылетать за грузом в один из приволжских городов, принимать на борт запасные части и снаряжение. Загрузившись, мы летели прямо на фронт, а оттуда возвращались на свою оперативную точку. Рейсы были довольно большие, до девятисот километров.

Я летал только в дневное время, так как к самостоятельным ночным полетам меня пока не допускали.

Мы старались летать в любых метеорологических условиях: Семнадцатая армия не должна была испытывать никаких перебоев в снабжении. Связь со своей базой поддерживали по радио с борта самолёта.

Однажды, приземлившись на прифронтовом аэродроме, наш экипаж, как всегда, разгрузился. Время шло к вечеру, а до Миллерова оставалось ещё более полутораста километров. Надо было спешить.

Неожиданно получаю приказ из штаба армии: задержаться до наступления сумерек и принять на борт полковника, имеющего срочное важное поручение в тыл.

Начало темнеть, когда мы поднялись в воздух. Лететь предстояло около получаса — сущий пустяк по сравнению с тем, что я успел налетать за этот день. Вначале всё шло хорошо. Но, подлетая к самому Миллерову, я увидел зарево пожара, вспышки орудийных разрывов в воздухе. На земле пылали факелы рвущихся бомб. Фашистские хищники налетели на станцию и на аэродром.