10000 часов в воздухе - [26]

Нам лезть в это пекло, конечно, не следовало, разумнее было переждать. Но где? К этому времени уже совсем стемнело. Сесть? Некуда. В воздухе ждать окончания налёта? Но хватит ли бензина? Однако иного выхода не оставалось. Я развернул машину и в стороне от города стал описывать круг за кругом, ожидая прекращения боя. Фашисты заходили на цель эшелон за эшелоном, наши прожекторы настойчиво прощупывали небо, неумолчно стукали зенитки и рвались снаряды. Стрелка бензиномера на машине между тем подходила к нулю. Надо было садиться. Посоветовавшись с экипажем, я рискнул тянуть на свой аэродром, зайдя на него с другой стороны, противоположной той, где шёл бой.

Однако не успели мы приблизиться к своему аэродрому, как налетел ещё один отряд фашистских бомбардировщиков, и бой разгорелся с новой силой.

Кругом — бесчисленные молнии и громы разрывов. Мечемся из стороны в сторону в лучах прожекторов. Свои же зенитчики бьют по нас напропалую. Единственное, что нам оставалось, — нырнуть к земле.

С силой я отдал от себя штурвал, и самолёт, клюнув носом, понёсся вниз. Уже над самой землёй удалось мне вывести машину из пикирования, и я потянул её к своему аэродрому на бреющем полёте: так было всё-таки безопаснее.

Неожиданно чихнул мотор. Впрочем, этого следовало ожидать — горючее было на исходе. Оставались считанные минуты. Садиться куда угодно и как угодно, только садиться!

Механик включил фары. В свете их лучей под крылом промелькнул кустарник, овраги, снова кустарник. Наконец как будто ровная площадка.

— Шасси! — подаю команду механику.

Шасси выпущены, колёса касаются земли, машина катится по инерции. Едва успеваю затормозить и остановить самолёт в нескольких шагах от какого-то оврага. Экипаж вздохнул с облегчением, я украдкой отёр с лица холодный пот.

Мы осмотрелись: самолёт приземлился в поле, на границе пустыря, поросшего травой и пересечённого оврагом.

До рассвета всё равно делать было нечего, и мы стали устраиваться на ночлег. Разостлав в кабине самолёта чехлы от моторов, шинели и ватники, мы уснули мёртвым сном. Но отдыхать нам суждено было недолго.

Едва успел я смежить глаза, как послышались какие-то звуки. Я не мог понять, откуда они. Может быть, это сон? Звуки становились всё яснее. Я приподнял голову со свёрнутой валиком шинели, прислушался. Что такое: сам себе не верю — вокруг самолёта отчётливо раздавались женские голоса.

— Вот где он притаился, гад! — звенел чей-то высокий голос.

— В небе разыскали, так думают на земле не сыщем! — отвечал ему другой.

— Фрицы небось уже сбежали! — с сожалением заметил первый голос.

Луч карманного электрического фонаря скользнул снаружи по борту кабины.

— Нет, спят, гады! Ишь где расположились на отдых! На советской земле!.. Эй, выходи! — приказали нам сразу несколько голосов.

Тут одна из женщин сильно стукнула каким-то тяжёлым предметом по обшивке фюзеляжа. Я вскочил на ноги и подошёл к окну. Самолёт наш был окружён девушками, одетыми в военную форму, вооружёнными автоматами.

— Эй, выходи, стрелять будем! — кричала как раз та, что стучала прикладом винтовки по самолёту.

Шум, поднятый воинственными девушками, разбудил остальных членов экипажа, вместе с ними и нашего пассажира. Все вскочили на ноги и, протирая глаза, прильнули к окнам.

А старшая среди девушек, колотя автоматом в дверь, продолжала покрикивать:

— Эй, выходи попроворнее, нечего придуриваться! Не то перестреляем, как зайцев!

Стрелок наш, парень горячий, да ещё вдобавок не вполне проснувшийся, кинулся было к пулемётной турели, однако полковник вовремя остановил его:

— Опомнись! Это же свои, видишь — наши зенитчицы. Сейчас я с ними договорюсь, недоразумение выяснится. Открывай дверь, спускай трап!

Но полковник напрасно надеялся на свой авторитет — с девушками договориться оказалось невозможно. Когда наш пассажир начал спускаться по трапу, на его грудь сразу нацелилось несколько автоматов, и тот же звонкий девичий голос крикнул:

— Руки вверх! Ишь ты, ещё советским полковником вырядился!

Глядим, наш пассажир, бывалый боевой офицер, покорно поднимает руки, позволяет себя обыскать и безропотно отдаёт пистолет. Здесь, на земле, среди нас полковник являлся старшим, так сказать, начальником нашего маленького гарнизона. Естественно, мы все последовали его примеру.

Когда стрелок наш попробовал огрызнуться, заявить, что не отдаст личного оружия, полковник тут же одёрнул его:

— Брось упрямиться! Они действуют по уставу… В штабе разберёмся!

Окружённые тесным кольцом девушек, которые держали автоматы на изготовку и торжественно навесили на себя «трофейное» оружие, мы поплелись по еле приметной, уходящей в кусты тропке.

Я попытался урезонить наших мучительниц:

— Послушайте, девушки, что же это вы безобразничаете? Ведь мы же свои, советские лётчики! Разве вы не видели красных звёзд на крыльях машины?

— Красные звёзды всякий может намалевать! — отрезала старшая из зенитчиц. — Если бы вы были свои, не стали бы в нас бомбами швыряться!

— Погодите, — настаивал я, — давайте вернёмся, рассмотрите получше самолёт: ведь он гражданский, транспортный, на нём и бомбодержателей-то нет! Разберитесь, а потом уже горячитесь!