1000 не одна боль - [51]

Смотрел на свое отражение и называл себя идиотом. Последним идиотом, который превращается в тряпку и не может справиться ни с собой, ни со своей женщиной без жестокости или насилия. Наверное, ему все же придется смириться с тем, что Альшита никогда не сможет его полюбить и ее радость в глазах и улыбки — это всего лишь благодарность и …даже жалость в какой-то мере. Потому что у него на лбу написано, что его корежит от безумной страсти к этой девчонке.

И он злился, сжимал руки в кулаки, стискивал их до хруста в суставах. Черта с два он даст ей держать его на расстоянии, если вынудит, то все вернется на круги своя… или он убьет ее сам… А иногда смотрел как она спит и думал о том, что, если убьет и сам жить не сможет. Тогда может отпустить ее? Посадить на самолет и отправить обратно в ее Россию?

Но от одной мысли об этом на него наваливалась такая тоска, что сдохнуть хотелось вдвойне. И причинить ей боль он тоже больше не мог. И он неосознанно пытался сводить ее с ума так же, как и она сводила его… Ведь он ей нравился. Это чувствует любой мужчина. Ей было что вспомнить о том, как кричала под ним в его постели.

Выходил из пещеры, когда она мылась и зверел от бешеного желания ворваться туда и взять ее прямо там в воде, ласкать ее, слизывать капли с молочно-белой кожи, вспоминать какая она на вкус там внизу, где все такое нежное и маленькое. Дожидался пока она закончит мыться… оглядываясь и стискивая руки в кулаки, кусая губы и слыша, как трещат собственные кости от адской похоти. Дожидаться, когда уляжется на шкуры и натянет на себя одеяло, а потом уснет… и лишь тогда входить в пещеру и смотреть на нее чувствуя, как мучительно болит в паху, как напрягается член при виде ее груди под тонкой материей и ноги, согнутой в колене и выглядывающей из-под одеяла. Такая нежная и чувственная даже во сне, даже после смертельной болезни до безумия красивая. Представлял, как наклоняется над ней, распахивает ее стройные ноги и вбивается горящим членом в ее тело. Иногда не выдерживал, дергая тесемки широких штанов и обхватывал каменный ствол пальцами, двигая мозолистой ладонью вверх и вниз, скалясь и запрокидывая голову, стараясь представить, что это ее руки, что это она касается его добровольно, ласкает его… Сжимал член сильнее и с трудом сдерживал рычание рвущееся сквозь стиснутые зубы, глядя на ее грудь, вспоминая какая она полная и мягкая, когда он сжимает ее своими голодными руками, вспоминая какой упругий и тугой у нее сосок, когда он втягивает его ртом и какой вкус ее плоти там между ног, как твердеет бархатный узелок, когда его язык трепещет на нем, как сжимаются стенки ее лона и обхватывают его пальцы, сокращаясь в первом оргазме, а затем и стискивают его член так же плотно, как и кожаная перчатка, сдавливают его спазмами наслаждения и он воет от удовольствия. Прислоняясь к каменной стене пещеры, двигает рукой все быстрее, не сводя остекленевшего взгляда с ее лица и сдерживая хриплый стон, когда напряжение выплёскивается наружу острым ядом разочарования.

Затем выходить наружу хлебнуть воздуха и испепелить взглядом старую ведьму, которая наверняка знала, что происходит под пологом пещеры и иногда ему казалось, что она усмехается его страданиям. Однажды она, не открывая глаза тихо сказала.

— Мужчины такие дураки… не видят очевидного и забывают, как обращаться с женщинами. А всего лишь стоит показать им насколько они желанны и красивы… всего лишь помнить, что женщина любит ушами. Любит мозгами прежде всего… Доведи до сумасшествия ее фантазию и тело само откроется навстречу.

И захрапела, переворачиваясь на другой бок, натягивая шкуру себе на голову.

Но как сводить с ума ту, что всегда была к тебе равнодушна? Он не знал. Рядом с Альшитой терял контроль, переставал быть самим собой… А еще он прекрасно знал, как заполучить ее тело, он не знал как заполучить ее душу. Старая ведьма впервые была не права. Ему было мало видеть, как загораются темно-синие глаза Альшиты, когда он касается ее руки, как вспыхивают щеки едва он входит в пещеру и как она натягивает одеяло до самых ушей, а он выскакивает обратно и бесится от бессильной злобы.

Ему нужен был перерыв… да и настало время наказать виноватых. Аднан направил к пещере ведьмы отряд своих людей во главе с Рифатом, а сам поехал обратно в Каир.

* * *

— Открой пасть, ублюдок и начинай разговаривать, иначе я превращу твою кожу в полосатую джалабею.

Аднан провел лезвием ножа по голому животу одного из охранников, в чьи обязанности входило сторожить кухню и не впускать туда никого без пропусков. На его руке уже появилось несколько кроваво-красных браслетов.

— Не надооо, пожалуйстааа. Не надо. Я ничего не знаю. Я отлучался на секунду я…

— Лжешь тварь! Не отлучался. Твой дружок отлучился, а ты стоял там и должен был внимательно смотреть кто выходит и, кто заходит на кухню. Кому отдали поднос с чаем для госпожи Альшиты?

— Я не видеееел, не видел.

— Неужели?

Аднан обрушил удар в солнечное сплетение, и мужчина задохнулся от боли широко распахнув глаза, испещрённые сеточками лопнувших от ударов сосудов. И едва нож Аднана прочертил полосу на груди мужчины между ребрами и кончик мягко вошел под совсем недалеко от сердца. В ноздри ибн Кадира ударило едким запахом мочи, и он брезгливо поморщился — ублюдок обмочился от страха.