1000 не одна боль - [49]

Каждый час руки и ноги Альшиты растирал мазью вонючей, как гниющая плоть, потом все тело массировал, косточка за косточкой, мышца за мышцей. Кровь разгонял, заставлял работать конечности, сам сгибал и разгибал пальцы, кисти рук, локти и колени. Упрямо и каждые пару часов.

В глаза ей старался не смотреть, потому что там его поджидала персональная казнь. Не было в них ничего кроме ненависти и боли в глазах этих… и он признавал за ней право себя ненавидеть. За унижение, что полностью ему подчиняется, за то, что беспомощной ее видит, голой, исхудавшей, в самом неприглядном свете. А для него самом прекрасном из всех, что существуют.

К вечеру весь жир надо было смывать иначе он налипал на первые слои и источал таком смрад, что даже Анмар держался подальше. Вместе с Джабирой таз приносили, воды набирали из ее запасов в глубокой яме. Потом она оставляла его одного рядом с Альшитой, а он стягивал с нее тряпки, которыми заматывал руки и ноги, даже не чувствуя смрада.

Моет ее, растирает мочалкой, смывая вонь от мази, а она молча взглядом его сжигает так что он эту ненависть каждой порой тела ощущает.

— Когда сможешь нож в руках держать, обещаю дам тебе шанс меня прирезать.

И видеть этот взгляд, в котором плескается надежда, что именно так он и сделает. Вот она цена его победы над смертью — ее ненависть лютая, еще более сильная, чем раньше. Плевать. Пусть ненавидит. Пусть смотрит на него своим адским взглядом грозясь втянуть в черное болото и перемолоть его на куски своим презрением. Если такова цена за ее возвращение, то он согласен ее платить бесконечно.

Но самым сложным оказалось накормить, она губы стискивала и глаза закрывала… а ведьма говорила, что, если есть не будет мышцы не восстановятся, энергия не вернется. Он давил насильно на скулы, пытаясь разжать челюсти …и понимал, что у нее сил нет сопротивляться и когда ему удавалось впихнуть ложку в едва приоткрытый его же пальцами рот, из ее глаз слезы катятся и он сам себе ненавистен, чувствует, как у самого в горле ком встал. Не вытерпел и простонал, сгорая от отчаяния:

— Пожалуйста, прошу тебя. Съешь хоть немного. Хочешь на коленях просить буду… только не плачь. Я хочу, чтоб жила ты… понимаешь? Жила! Сдохну я без тебя, ледяная девочка моя. Люблю тебя. Понимаешь? Я тебя люблю! Живи… умоляю тебя, пожалуйста.

Губы дрогнули, и он попытался снова ложку бульона влить, на этот раз она позволила и даже проглотила, а он к себе ее прижал и тихо шептал ей по-русски «спасибо». Через несколько дней Рифат приехал. Глазам своим не поверил, когда увидел, как Аднан в чане повязки руками стирает.

— Ищут тебя твои. Отец гонца присылал.

— Пусть ищут. Я сам их всех найду, когда смогу.

Рифат коня по шее похлопал и снова на друга посмотрел, заслоняя глаза от вечернего солнца.

— Может ведьма сама б этим занялась?

Но тут же замолчал, когда посмотрел сверкнувшие глаза ибн Кадира.

— Сколько времени пробыть здесь собираешься?

— Пока не решу, что могу оставить ее одну.

— Асад…

— Подождет Асад. Успеет умереть.

— Как скажешь. Помощь нужна?

— Воды привези да побольше. Запасы Джабиры заканчиваются. И еды.

— Привезу. — потом посмотрел на пещеру и тихо спросил, — как она?

— Лучше.

И вдруг бросил повязки и быстрым шагом пошел в пещеру, Рифат за ним, но войти не смог, ему дорогу Анмар преградил злобным рыком. Так и смотрел издалека, как Аднан поит из фляги исхудавшую девушку, как укладывает аккуратно на подушки и прикрывает шкурами.

* * *

По вечерам он рассказывал ей притчи, которые когда-то в детстве ему поведал Абдулла. Не знал слушает она или нет. Но все равно рассказывал. Потом опять растирал ей руки и ноги, все тело, укутывал, поил молоком и ложился рядом. Когда засыпала выходил к Джабире. В эту ночь все было точно так же… а Аднан почему-то ощутил, как силы его покидают и отчаяние становится настолько диким, что хочется разорвать кого-то на части.

— Устал? Кто угодно устал бы. На вот выпей… знаю, что религия не позволяет, но иногда для восстановления сил сам Аллах велел.

Подала ему глиняную чашку с каким-то пойлом. Он хлебнул и скривился, ощущая, как обожгло горло.

— Не устал… у меня терпения хватит. Я ненависть ее видеть устал… в глаза смотрю и у самого душу выкручивает в узел. Боль ее душевную. То что на меня, как на зверя смотрит.

— Не простила значит… — пробубнела ведьма.

— Не простила, — и еще один глоток сделал, — больно мне от этого физически. Ее боль мне передается и дышать мешает, давит мне грудную клетку. Но она права… ненависть ее правильная. Не уследил и не уберег ее.

Поднял голову и посмотрел на ведьму.

— Если бы мог я бы ей свои ноги и руки отдал. Поменялся местами. Сердце отдал бы и душу. Только не нужны ей они. Ни сердце мое. Ни душа. Она была бы счастлива если бы я сдох…

— Знаю… вижу, что отдал бы. Никогда не думала, что когда-нибудь действительно узрею нечто подобное… Время надо. Оно все раны залечивает и любую боль притупляет. А ты иди ложись, отдыхать тебе надо. Сам на человека уже не похож. И, нет, не была бы она счастлива.

Пойло Джабиры растеклось по венам, притупляя внутреннюю боль. Он вернулся в пещеру, опустился на шкуры, закрывая глаза и прислушиваясь уже по привычке к ее дыханию. И вдруг от неожиданности вздрогнул, все тело замерло, напряглось до боли в каждом суставе и нерве. Ощутил легкие прикосновения к своей руке. И даже дышать перестал, чтоб не спугнуть. Тонкие дрожащие пальцы Альшиты долго пытались сплестись с его пальцами, пока ей это не удалось и она не сдала слегка его ладонь, и он все же не выдержал и не подскочил, чтобы склониться над ней, всматриваясь в бледное лицо с широко распахнутыми чернильными глазами.