100 великих кумиров XX века - [18]

Анна Павлова первой открыла русский балет для Америки. Появление Павловой в Нью-Йорке на сцене «Метрополитен-опера» 28 февраля 1910 года, по мнению известного импресарио Сола Юрока, следовало бы считать днём рождения американского балета.

Во время гастролей её познакомили с Томасом Эдисоном. «О, вот вы какой! — говорила она, обращаясь к изобретателю. — Завидую вашей воле! Чтобы достигнуть цели, вы жертвуете всеми привычными удобствами жизни».

Эдисон, восхищённо глядя на русскую балерину, ответил: «А разве вы для ваших достижений не делаете того же самого?! Ведь вы, как мне известно, почти всегда в пути. И всё для того, чтобы как можно больше людей приобщить к красоте, которую выражаете своими ганцами. Я преклоняюсь перед вашей энергией и талантом».

В апреле 1910 года состоялось первое выступление Павловой в Лондоне. Англичане считали, что стали свидетелями сенсации века «Видели ли вы Павлову?» — эта фраза употреблялась чуть ли не вместо приветствия.

А потом был Париж. В старом здании «Трокадеро» посмотреть Павлову пришло не менее 4000 человек. Она исполнила «Умирающего лебедя», и ей досталась самая высокая награда, о какой может мечтать артист: в течение трёх или четырёх секунд после окончания танца в зале царила мёртвая тишина — и лишь затем разразился гром аплодисментов. В тот вечер ей пришлось танцевать «Лебедя» трижды.

Гастрольные маршруты Павловой пролетали по всему миру. В Мехико она с большим успехом исполняла мексиканские народные танцы. Каждый раз в конце номера к ней на сцену со всех сторон летели широкополые сомбреро, которыми мексиканцы особенно дорожат. Таким необычным способом они выражали свой восторг. Ещё более ценили зрители эти шляпы после того, как Павлова бросала их обратно.

Особую страницу в жизни балерины заняла Индия, где Павлова побывала дважды. Она вдохновила индийских артистов на творческие искания. Деятель индийской культуры Диван Чеманлал вспоминал: «Для меня, индуса, её танец был чем-то священным. Её страждущая душа коснулась меня, увлекла меня куда-то ввысь, глаза мои наполнились слезами… Казалось, что в своём танце она хотела отразить всю классическую музыку и драму, показать мучительное бессилие человеческого духа, заключённого в бренном теле и стремящегося освободиться, вырваться из него. Мне не раз пришлось видеть, как Павловой всё это удавалось передать».

В гастрольных поездках Анну сопровождал её муж — Виктор Дандре. Он был одним из самых способных импресарио своего времени, который сразу понял могущество прессы. Дандре устраивал пресс-конференции, приглашал фоторепортёров и газетчиков на выступления Павловой, давал многочисленные интервью, связанные с её жизнью и творчеством. Дандре прекрасно обыгрывал сюжеты, навеянные романтическим образом «Лебедя». Сохранилось множество фотографий, запечатлевших Анну Павлову на берегу озера, по зеркальной глади которого скользят белое нежные птицы. В Айви-хаус действительно жили лебеди, а один из них по кличке Джек был любимцем Анны. Широко известна фотография балерины с лебедем на коленях.

«Что такое успех? — размышляла Павлова. — Мне кажется, он не в аплодисментах толпы, а скорее в том удовлетворении, которое получаешь от приближения к совершенству. Когда я ребёнком бродила среди этих сосен, я думала, что успех — это счастье. Я ошибалась. Счастье — мотылёк, который чарует на миг и улетает».

Во времена Павловой мало кто из публики был искушён в искусстве танца, и всё же везде за ней следовали толпы охваченных восторгом людей. Поклонники взбирались друг другу на плечи, чтобы лучше её рассмотреть, бежали вслед за поездом, когда она уезжала, вскакивали на подножки вагона, часами простаивали под проливным дождём, чтобы только взглянуть на своего кумира. Всюду её встречали овациями.

Официальные приёмы, балетные выступления, на которые Павлову неизменно приглашали в качестве почётной гостьи, встречи с высокопоставленными людьми занимали почти всё её время. Как-то русское консульство давало обед в честь Павловой, на который был приглашён и Чарли Чаплин. Банкет был весьма официальный. Тосты произносились на французском и на русском языках. Некий профессор расточал Павловой страстные похвалы по-русски. Кончил же он тем, что расплакался, подошёл к Павловой и горячо её поцеловал. Чаплин заявил, что английский язык слишком беден, чтобы выразить всё величие искусства Павловой, и потому он будет говорить по-китайски. И начал бормотать что-то с китайским акцентом, приходя, как и профессор, всё в больший раж. Чаплин заключил свою шутливую речь тоже поцелуем, но гораздо более пылким, закрывшись салфеткой от посторонних взоров. Присутствующие разразились хохотом, и это разрядило торжественную строгость обстановки.

Чарлз Чаплин был большим поклонником таланта Анны Павловой. В своей автобиографической книге он писал: «Высочайшее совершенство — редкость в любой области искусства. К немногим художникам, достигшим его, принадлежала и Павлова. Её танец я никогда не мог смотреть равнодушно. В её искусстве, при всей её блестящей технике, была какая-то светлая сияющая нежность, напоминавшая лепесток белой розы. Каждое её движение притягивало. Когда Павлова появлялась на сцене, мне всегда хотелось плакать, как бы она ни была весела и обаятельна, ибо для меня она олицетворяла трагедию совершенства в искусстве».