100 слов психоанализа - [39]

Эрос

См. Аутоэротизм, Объект, Пластичность либидо

Юмор

Исходя из французского «humeur», англичане придумали humour. Они превратили «вздорного» человека в «остроумного». Сотворение слова соответствует теме, тому, о чем идет речь, в этом смысле юмор выступает как освобождение, трансформация неприятного обстоятельства в минуту удовольствия, стесняющих мгновений в минуты триумфальные. На рассвете в один из понедельников во дворе тюрьмы, где возводили эшафот, у приговоренного к смертной казни возникла следующая мысль: «Неделя плохо начинается!». Победа может быть короткой, юмор не в состоянии предоставить срок неуязвимости. При использовании минимальных средств – смещенного слова, двух конденсированных значений… юмор является прекрасной психической проработкой травматических ситуаций. Ирония ранит, юмор лечит. Все происходит так, будто Сверх-Я^* по доброй воле и всерьез становится на мгновенье хорошим советчиком: «Если ничего не можешь изменить, лучшее, что можно сделать, – посмеяться». Чувство юмора является ценным шестым чувством, которое освобождает от применения более дорогостоящих защит, каждый анализ, в котором оно отсутствует, позволяет удостовериться в этом.

Что касается юмора бессознательного, это черный юмор, его дурные шутки всегда ведут в западню или к разным симптомам. За исключением минут, когда, наконец, вытесненное^* возвращается и лицо^* просветляется вместо того, чтобы омрачиться. Так, Матье рассказывает: он был молодым человеком, когда вошел в книжный магазин, чтобы купить журнал «Плейбой»… Его смущение еще больше усилилось при виде строгого лица матроны, сидящей у кассы, на ее голове был прикреплен черный шиньон, который она носила как епископ носит свою митру. Он не мог выйти, не заплатив. Походив взад-вперед между книжными полками, он положил на место экземпляры с обнаженными женщинами и предстал перед цербером с сатирическим журналом «Канар аншене»!

Я

Сталкиваясь с требованиями реальности, к которой Я пытается адаптироваться, возмущенное на своем левом фланге требованиями, идущими из влечений Оно, ищущих лишь удовлетворения, вынужденное в конечном итоге передвигаться по прямой под эгидой нередко тиранического Сверх-Я^*, «бедное, несчастное» Я не знает, куда приткнуться. Если спросить всадника, с грехом пополам садящегося в седло: «Куда направляешься?» – он ответит: «Спроси моего коня!» (Фрейд).

Я претендует на репрезентацию автономности индивидуума в целом, свободы его суждений; на самом деле уверенность в собственной идентичности может быть лишь иллюзией, что не умаляет ее витальности – об этом свидетельствуют психозы^*, в которых Я разорвано на части. Борясь с фрагментацией психики отдельной личности ради сохранения конкретного индивидуума, Я выполняет работу по синтезу, по крайней мере, пытается это сделать, несмотря на свои множественные разрывы и расщепления^*. Я «становится осознанным», развивает разум, но это вовсе не означает, что основная часть его деятельности, особенно касающаяся применяемых им видов защит, не ускользают от его пристального внимания.

Я является «пограничной единицей» (Федерн), которая маркирует разницу между внутренним и внешним, Я является для психики тем же, чем кожа для тела^* (Анзье), – оболочкой, которая удерживает, защищает; но также и возбуждает. Возможно, его самая примитивная форма является дериватом «ощущений, возникающих на поверхности тела» (Фрейд) во время первого опыта прикосновений, его жизнь находится в зависимости от любви (и ненависти), которую питали к нему его первичные объекты.

Затем следует длинная история, в которой Я, являясь результатом, «преципитатом» идентификаций^* с первичными объектами, играет значительную роль.

И в довершение ко всему, как если бы история была недостаточно запутана, случается, что Я воспринимает себя как объект любви или ненависти. Именно это и наблюдается при нарциссизме. Все происходит так, будто никто и не понял, до какой степени человек был тактичным и вежливым, уходя, он повторят: «Я, меня, я…»

Язык

Долгое время Люсьен был не в состоянии произносить слово «яйцо», как будто между этим словом и реальным продуктом не существовало никакой разницы. Ему казалось, что, если он его произнесет, его рот ничем не будет отличаться от куриной гузки.

Язык является не просто естественным (унаследованным от социальной группы, к которой мы принадлежим) способом общения и родным (переданным ребенку матерью), он является и уникальным в зависимости от способности каждого быть в нем, проживать его, вписываться в него и составлять свой собственный диалект. Вербальные тики, повторяющиеся синтаксические ошибки, фонетическая или смысловая путаница, отшлифованный или непристойный язык, слова, которых мы избегаем или которые подбираем, удовольствие, полученное от эха собственного голоса или от соблюдения молчания… Каждый вырисовывает на обиходном языке и в собственном стиле свою личную карту; так случилось и с Люсьеном, и с его страхом-желанием перед идеей (фантазмом^*) занять на сексуальной сцене женскую позицию.

Общаясь на одном и том же естественном языке, протагонисты психоаналитической ситуации (пациент и аналитик) попадают в первую ловушку, которая влияет на динамику лечения, поскольку создается иллюзия разделения, коммуникации, симметрии. И всё потому, что «говорить на одном языке» означает поверить в имплицитное, само собой разумеющееся понимание. Часто, наоборот, случается принимать пациентов, родной язык которых является во Франции иностранным, вынужденных проходить анализ на неродном для них языке, и тогда обнаруживается, что именно это обстоятельство представляет собой скорее откровение, чем ограничение. Все происходит так, как будто бессознательное и его «иностранность», «иноязычие» легче в подобных случаях использует игру идиом для выполнения столь необходимых смещений. Так, Женни в страшном сновидении увидела себя потерявшей равновесие и шатающейся на «натянутом канате».