100 слов психоанализа - [34]

смерть является, прежде всего, раной. Верный стоической традиции – «Истинно свободен только тот, кто свободен от страха смерти» (Эпиктет), – он дает себе обещание скорее остаться властелином момента, нежели пассивно терпеть разложение. Но отсюда до соблюдения плана… Скольких людей посещала мысль убить себя, они утешились лишь тем, что разрывали свои фотографии!». («Как часто люди хотят покончить жизнь самоубийством, а кончают лишь тем, что рвут свои фотографические карточки». – Жюль Ренар.) Как мы можем понять меланхолика^*? Ведь он редко терпит поражение, пустота, в которую он устремляется, не оставляет ему никакого шанса. Но будет ли это самоубийством, убийством себя или другого, этого ненавистного объекта, Я^* которого является лишь болезненно отбрасываемой тенью?

Тело

Алина, находясь на кушетке^* в состоянии полной расслабленности, рассказывает без всякого смущения, как на протяжении всего сеанса из-за сказанных ею слов ее охватывало возбуждение, которое распространялось сразу на несколько зон тела, настолько сильное, что желание унять свой зуд становилось безудержным. На противоположном конце невротического спектра находится другой больной с неврозом навязчивого состояния^* – Жан, решительный сторонник полного разграничения души (психики) и тела, жалующийся, что психоанализ сводится лишь к простому «интеллектуальному» упражнению. Его напряженное, обездвиженное кушеткой тело свидетельствуют все же о другом: он испытывает необходимость постоянно находиться начеку, не расслабляться, следить за телом, над которым каждую минуту нависает угроза быть затронутым словами.

Нелегко раскрепоститься после двадцати пяти веков дуалистического мышления, которое, начиная с Платона, насколько нам известно, радикально противопоставляло душу и тело и форматировало лингвистические и мыслительные категории. Весь психоаналитический опыт изучения того «чужого внутреннего тела» (Фрейд), которым является бессознательное, способствует размытию, казалось бы, ясных различий: Я создается благодаря идентификациям^*, но этот процесс вначале смешивается с процессами поглощения-инкорпорации; первое обладание, первая опрятность заимствуют модель «анальности»; формирование внешнего/внутреннего, их дифференциация находит ценную поддержку в противопоставлении между женским и мужским, и т. д. Собственно говоря, не существует «психического» процесса, который бы, наподобие тревоги^* или удовольствию, не располагал бы собственной соматической траекторией. Два приведенных в этой книге «простых» примера анорексии^* и запора при неврозе навязчивых состояний показывают, что психическая жизнь неотделима от органической жизни (и/или ее нарушения). Сладкое возбуждение, сопровождающее появление фантазма, начинает делать на теле наброски удивительной эрогенной географии – пульсирующая промежность, дрожащий затылок, гусиная кожа на предплечьях, дрожь, охватывающая тело с ног до головы… – так сладкое возбуждение обрисовывает тело психе.

Темпоральность (история)

Как же не разделить мнение философов, что каждый из нас обладает «внутренним ощущением времени», что время a priori информирует наши чувства, что нет ничего более «знакомого» для человека, чем его существование во времени?

Это верно, по крайней мере, для пациента, страдающего неврозом, для того, кто создал свою историю в русле развития эдиповой^* трагедии. Для него «прошлое, настоящее, будущее будто нанизаны на пересекающую их струну желания» (Фрейд). Настоящее переноса^* открывается, с одной стороны, с воскрешением в памяти инфантильного, а с другой стороны, с ожиданием перемен. Но это не относится ко всем, и для психоаналитического опыта становится сюрпризом известие, что время не является сиюминутной данностью субъективности. Темпоральность проистекает из психогенеза, она может проявляться просто в виде наброска, а иногда она и вовсе не сформирована. Так, у Ариан нет воспоминаний об эпизодах из детства, их отсутствие не означает, что она лишена памяти, а скорее свидетельствует об отсутствии истории; у нее нет опыта проектов; планирование каникул погружает ее в пустоту мышления – и она старается, насколько это возможно, нейтрализовать свое «присутствие», без умолку говоря, чтобы ничего не сказать, чтобы не проговориться о чем-то важном. Она умеет пользоваться часами и записной книжкой, однако социальное время не принимается в расчет, есть лишь субъективная регистрация во времени, что позволяет ей поведать свою жизнь.

Распределение времени на прошлое/настоящее/ будущее предполагает существование непрерывности бытия (Винникотт), условием для этого является понимание ребенком, что отсутствие не означает исчезновение, что ушедший объект любви вернется вновь.

Психоанализ показывает, что, если мы не находимся во времени, мы можем выдумать его позже. В этом случае первая история – это история любви-ненависти переноса^*. После многих лет анализа Ариан постоянно повторяла те же слова: «Вначале, когда я приходила сюда…»

Травма (психическая)

Роды при помощи акушерских щипцов, прикосновения дедушки, преждевременная смерть брата, падение на лестнице, спровоцированное сестрой… Во имя упрощенной каузальности ведется поиск «травмы» детства, призванной объяснить несчастную историю или сегодняшнее страдание. Поиск причины успокаивает, «найти начало, точку опоры во времени, чтобы можно было назвать ее