100 слов психоанализа - [23]

параноик по-настоящему становится психотиком, доходящим до бреда.

Среди различных видов бреда (величия, ревности) в его религиозных формах, особенно у святош, внутри паранойи часто обнаруживается дефицитарность нарциссизма: конец света близок, и по этой причине его путают с собственной смертью!

Как становятся параноиками? Простого ответа не существует, можно лишь привести пример самого известного психоанализу параноика – председателя судебной коллегии Даниэль-Поля Шребера. Его отец, Готлиб Шребер, был известным педагогом, имя которого получило особую известность при нацистском режиме; он проповедовал систему воспитания, преследующую цель «навсегда стать властелином своего собственного ребенка», доводя его «до душевной неспособности иметь какое-либо желание»… У тебя уже не будет никогда никаких желаний!

Пассивность

См. Женственность, Соблазн

Перверсия

Первертировать – менять смысл, переворачивать все наизнанку, фальсифицировать (текст), развращать (души), склонять к пороку… В перверсии сохранилось что-то из церковной латыни. Психоанализ смёл все, что осталось из этой созидательной конструкции. Если нормальная сексуальность состоит из «коитуса, направленного на получение оргазма генитальным пенетрированием человека противоположного пола» (Фрейд), и к этому мы могли бы добавить вслед за Бенедиктом XVI: коитуса в «миссионерской» позе, при котором мужчина находится сверху (отцы церкви осуждали позицию mulier super virum[3] и считали зачатие единственной целью коитуса), то перверсия – это очень распространенное в мире явление, начинающееся с самого незначительного изменения позы, не считая поцелуев и предварительных ласк. Сексуальное влечение^* – «извращенно-полиморфное»; нет в теле^* такого места или функции, включая интеллектуальную деятельность, которая не могла бы быть использована в поисках удовольствия.

Психоанализ избавил нас от представления о сексуальной жизни, определяемой лишь ограничениями цензуры и вытеснения. Существует все же риск, что при подобном обобщении критерия извращения теряется то, что придает оригинальность перверсии взрослых, которая организует сексуальность принудительным образом, исходя из фантазматического (скопофилия, мазохизм, фетишизм и т. д.) сценария. Ничто не бывает более полиморфным, чем перверсия. Отнюдь не являясь простым поиском инфантильной сексуальности в чистом виде, перверсия, наоборот, является иммобилизацией, фиксацией. Извращенец – это осужденный, скованный в сценарииокове единственного фантазма^*, который он должен во что бы то ни стало осуществить. Скука, одолевающая читателя де Сада, неразрывно связана с навязчивым повторением^*.

Объект^* влечения^* – изменчивый, объект перверсии – равнодушный. Он всего лишь объект, он никогда не является живым существом, другим. Достаточно лишь играть роль, отведенную ему фантазмом. Почему именно перверсия защищает извращенца? Во время психоанализа появляется возможность заметить что-то только при разрушении извращенного решения, когда тревога^* берет верх, чаще всего, когда депрессия уже появляется на горизонте.

Первосцена (происхождение)

Некоторые из «обитателей моря, самые живые, самые отважные, самые жестокие, занимаются любовью так же, как и мы, люди. Такие опасные монстры, как акулы, вынуждены приближаться друг к другу, самец к самке. Природа навязала им опасность объятия. Жуткое и подозрительное соитие. Привыкшие пожирать, слепо все проглатывать, на этот раз они от этого воздерживаются. Какими бы притягательными и аппетитными они ни были друг для друга, каждый из них безнаказанно приближается к пиле другого, к его смертоносным зубам. Самка бестрепетно замирает как прикованная, подчиняясь грозным взглядам, которыми самец ее привлекает. И действительно, он ее не пожирает. А она увлекает и тянет его за собой. Сцепленные друг с другом, грозные монстры плавают целыми неделями, будучи не в состоянии разомкнуться, оторваться друг от друга, даже при разыгравшихся бурях, когда море бушует, а они остаются неразлучными, непобедимыми, незыблемыми в их диком объятии» (Жюль Мишле, «Море»). Здесь все говорит о насилии, о смешении (где начинается тело одного и где заканчивается тело другого?), Мелани Клейн упомянула бы «комбинированных родителей», говорила бы о страсти, об опасности и тревоге^*, которые вызывает эта адская сцена, объединяющая в фантазме^* ребенка его родителей в соитии. Сцена, пленительная и невыносимая; Эдип выколол себе глаза, увидев эту сцену слишком близко, и, наоборот, терзаемый любопытством вуайерист готов всю жизнь смотреть в замочную скважину, словно его взгляд (глаз) прикован к отверстию замка. До какой степени умножение позиций на сцене коитуса является попыткой поиска первосцены, из которой наверняка родился каждый из нас? «Меня там не было, той сексуальной ночью, когда я был зачат» (Кинар); источник, начало – это отсутствующая картина, картина, которой не хватает. Безусловно, нет ничего страшнее, чем услышать: «Ты – результат неудачного маневра, когда твой отец попытался прервать акт, было уже слишком поздно».

Перенос

«Это странно, что пациент реинкарнирует в своем психоаналитике персонажа прошлой жизни» (Фрейд). Иногда бывает еще более странно… «Я пришла