– Только моего имени уж никто не поминает! – подумал Аллах.
Захотелось ему узнать, о чем люди разговаривают. Пошел Аллах на базар.
Входит на базар и видит: торговец продает лошадь молодому парню.
– Клянусь аллахом, – кричит торговец, – конь совсем молодой! Три года всего, как от матери отняли. Ах, какой конь! Сядешь на него, витязем будешь. Клянусь аллахом, что витязем! И без пороков конь! Вот тебе аллах, ни одного порока! Ни самого маленького!
А парень смотрит на коня:
– Ой, так ли?
Торговец даже руками всплеснул и за чалму схватился:
– Ой, какой глупый! Ой, какой глупый человек! Таких глупых я еще и не видывал! Как же не так, если я тебе аллахом клянусь? Что же мне, по-твоему, своей души не жалко! Парень взял коня и заплатил чистым золотом. Аллах дал им кончить дело и подошел к торговцу. – Как же так, добрый человек? Ты аллахом клянешься, а ведь аллаха-то и нет больше!
Торговец в это время прятал золото в кошель. Тряхнул кошелем, послушал звон и усмехнулся.
– А хоть бы и так? Да разве, спрашивается, иначе-то он купил бы у меня коня? Ведь конь-то старый, да и копыто у него треснувшее! Улыбнулся Аллах и пошел дальше.
А навстречу ему носильщик Гуссейн. Куль такой несет, – вдвое больше, чем он сам. А за носильщиком Гуссейном – купец Ибрагим.
У Гуссейна под кулем ноги подкашиваются. Пот градом льет. Глаза на лоб вылезли. А Ибрагим идет следом и приговаривает: – Аллаха ты не боишься, Гуссейн! Взялся куль нести, а несешь тихо! Этак мы в день и трех кулей не перенесем. Нехорошо, Гуссейн! Нехорошо! Ты бы хоть о душе подумал! Ведь аллах-то все видит, как ты лениво работаешь! Аллах тебя накажет, Гуссейн.
Аллах взял Ибрагима за руку и отвел его в сторону. – Чего ты все аллаха на каждом шагу поминаешь? Ведь, аллаха-то нету! Ибрагим почесал шею.
– Слышал я об этом! Да ведь что ж ты поделаешь? Как иначе Гуссейна заставить кули поскорее таскать? Кули-то тяжелы. Денег ему за это прибавить, – убыток. Отколотить, – так Гуссейн поздоровее меня, самого еще отколотит. К вали его отвести, – так Гуссейн по дороге сбежит. А аллах-то и всех сильнее, и от аллаха никуда не сбежишь, вот я его аллахом и пугаю!
Покачал головою Аллах и пошел дальше. И везде, куда только Аллах ни заглядывал, только и слышал, что: – Аллах! аллах! да аллах! А день уж склонился к вечеру.
Побежали от домов длинные тени, пожаром запылали небеса, – и с минарета понеслась протяжная, протяжная песнь муэдзина:
– Ля илль аго илль алла…[29]
Остановился Аллах около мечети, поклонился мулле и сказал:
– Чего же ты народ в мечеть собираешь? Ведь аллаха больше нет!
Мулла даже вскочил в испуге.
– Тише ты! Помалкивай! Накричишь, услышат. Нечего сказать, хорош мне тогда почет будет! Кто ж ко мне и пойдет, коли узнают, что аллаха нет!
Аллах нахмурил брови и огненным столбом взвился к небесам на глазах онемевшего и грохнувшегося на землю муллы.
Аллах вернулся в свои чертоги и сел на свой трон. И не с улыбкой уж, как прежде, глядел на землю, которая была у его ног.
Когда первая же душа правоверного предстала пред Аллахом, робкая и трепещущая, Аллах посмотрел на нее испытующим оком и спросил:
– Ну, а что хорошего сделал ты, человек, в жизни?
– Имя твое не сходило у меня с уст! – отвечала душа.
Аллах покачал головой:
– Ну, дальше?
– Что б я ни предпринимал, что бы ни делал, – все с именем аллаха.
– Хорошо! Хорошо! – перебил Аллах. – Дальше-то, что ты делал хорошего в жизни?
– А я и другим внушал, чтоб помнили аллаха! – отвечала душа. – Не только сам помнил! Другим, на каждом шагу, с кем только имел дело, всем напоминал про аллаха.
– Экий усердный какой! – усмехнулся Аллах. – Ну, а нажил при этом ты много?
Душа задрожала.
– То-то! – сказал Аллах и отвернулся.
А к душе ползком, ползком подобрался Шайтан, схватил ее за ноги и поволок. Так прогневался на землю Аллах.
Восточная сказка
Азраил, ангел смерти, летая над землей, коснулся своим крылом мудрого кади Османа.
Судья умер, и бессмертная душа его предстала пред пророком[30]. Это было у самого входа в рай.
Из-за деревьев, покрытых, словно розовым снегом, цветами, доносился звон бубнов и пение божественных гурий[31], призывавшее к неземным наслаждениям.
А издали, из дремучих лесов, неслись звуки рогов, звонкий топот коней и лихие клики охотников. Храбрые на белоснежных арабских скакунах носились за быстроногими сернами, свирепыми вепрями.
– Пусти меня в рай! – сказал судья Осман. – Хорошо! – отвечал пророк.
– Но сначала ты должен сказать, чем его заслужил. Таков у нас закон на небе.
– Закон?
Судья глубоко поклонился и приложил руку к челу и к сердцу, в знак величайшего почтения.
– Это хорошо, что у вас есть законы, и вы их исполняете. Это я в вас хвалю. Закон должен быть везде и должен исполняться. Это у вас хорошо устроено.
– Итак, чем же ты заслужил рай? – спросил великий пророк.
– На мне не может быть греха! – отвечал судья. – Я всю жизнь только и делал, что осуждал грех. Я был судьею там, на земле. Я судил, и судил очень строго!
– Вероятно, ты сам блистал какими-нибудь особенными добродетелями, если судил других? Да еще судил строго! – спросил пророк. Судья нахмурился.
