100 лет без любви - [40]

Любаша заплакала, и это явилось избавлением от душного плена. Тут уж я законно покинула кухню и поспешила к дочери.

Малышка заливалась слезами и корчилась в колыбели. Не нравилось мне все это. Хоть свекровь и говорит, что младенцы все страдают животами, но не до такой же степени. Уже два месяца исполнилось, должно же нормализоваться. Что я только не делала — и укропный отвар давала, и грела животик… все без толку. Вижу же, как мучается дитя мое.

— Опять, да?

Не заметила, как в комнату вошла свекровь.

Я взяла Любашу из колыбели и прижала к себе животиком. Только так она затихла, продолжая всхлипывать и поджимать под себя ножки.

— Не знаю, что еще можно сделать.

— К Пелагее тебе надо, к знахарке. Пусть посмотрит малютку, может, что дельное присоветует.

Про Пелагею я слышала, только ни разу не видела. Люди рассказывали, что живет она на краю села, почти из дома не выходит. Нелюдимая, говорят, совсем. Многие к ней за помощью обращались, по разным вопросам. Не только добро она, по слухам, творит, но и на зло способна.

— Боязно как-то. — Голос дрогнул, как представила крючковатые пальцы, протягивающиеся к моему сокровищу.

— Не тронет она дитя. Ничего плохого ей не сделает. Святое это… — уверенно произнесла свекровь. И, как ни странно, эта уверенность ее и меня убедила.

— Завтра с утра снесу Любашу к ней, тогда.

Откуда-то пришла уверенность, что осталось пережить эту ночь, а назавтра все измениться. Благо, Григорий перебрал с медовухой. Заявился в комнату, едва держась на ногах. Тут же, не раздеваясь, повалился в постель и громко захрапел.

Я еще долго сидела с Любашей на руках, пока она полностью не успокоилась и не уснула. Только тогда положила ее в колыбель, и сама прилегла на край кровати, как можно дальше от мужа. В нос ударил запах перегара, и меня снова замутило. На глаза навернулись злые слезы. Когда уже все это закончится?

* * *

Ну и стужа! Чуть не задохнулась, выйдя на улицу. Порывы ледяного ветра сдували с ног. Нести Любашу, закутанную в толстое одеяло, было неудобно и тяжело. Дороги перед собой не видела. Не самая подходящая погода для прогулки через все село, да и ноша тяжеловата. Но раз решила сходить к Пелагее, передумывать не в моих правилах. Свекровь уговаривала положить Любашу в сани, но я отказалась. Внизу-то еще холоднее, все ж лучше у матери на руках. Ничего, потерплю, своя ноша не тянет.

Бедная земля! Когда уже тебя укроет снег? Ведь вымерзнет все, если такая погода и дальше будет держаться. Не уродится ничего на будущий год, голодно будет.

Когда добрела до аккуратного срубового домика на краю села, рук не чувствовала от усталости. Калитка оказалась открытой, слава Богу. Продержи я Любашу еще хоть минуту, выронила бы, наверное.

— Заходи, горемычная, — услышала я голос, поворачивая за угол дома. — Долго же ты шла… Давай дитя сюда!

Опомниться не успела, как меня втащили в сени и освободили от ноши. Руки тряслись от слабости, пока разматывала платок и снимала рукавицы. Только потом смогла рассмотреть Пелагею. И вовсе она не старая, как я себе представляла. Младше моих матери и свекрови, статная, вся такая ухоженная. Вон какая спина прямая, гордая.

Пелагея распеленывала спящую Любашу на огромном сундуке, укладывала ее поудобнее. Сон сморил на морозе малышку. Я видела профиль знахарки с прямым удлиненным носом и высокими бровями, да собранные в пучок на затылке волосы цвета воронова крыла. Платье на ней тоже было черное в пол длинной.

— Чего смотришь? Другой представляла? — не поворачиваясь в мою сторону, спросила Пелагея. — Сымай пальто, оставь в сенях. Сюда войди в простом платье, с непокрытой головой. Обувь тоже там оставь.

Пришлось вернуться в сени и раздеться. Благо в доме было тепло, натоплено. Даже пол деревянный не холодил ноги.

Любаша спала, посасывая кулачок и причмокивая. Не успела я подумать, как же знахарка ее будет смотреть, как Пелагея снова заговорила:

— С дочерью твоей все в порядке. Недуги ее детские, к четырем месяцам пройдут. Дам тебе порошок, будешь заваривать его крутым кипятком и давать по маленькой ложечке три раза в день после кормления. Живот крутить перестанет.

Я растерялась. Что же я, в таком случае, тут делаю? Надо бы отправляться восвояси, только сил пока никаких нет.

— Присядь, — велела Пелагея, указывая на скамью возле небольшого стола, застеленного кружевной скатертью. — Не торопись уходить. Слишком долго я тебя ждала, чтобы вот так вот отпустить.

От ее слов мороз пробежал по коже. Сразу стало зябко в протопленной комнате.

— Вы меня ждали?

— А то!

— Но как?..

— … Я узнала про тебя?

Тонкие губы Пелагеи растянулись в подобие улыбки. Если бы не они, лицо знахарки можно было бы назвать симпатичным. Но губы и скорбные складки возле них все портили — выражали вечное недовольство. А еще черные глаза — они казались бездонными колодцами, куда страшно заглядывать.

— Я тебя сразу почувствовала, как только ты появилась в селе, — продолжала Пелагея. — Воздух вокруг тебя нехороший, ядовитый. Он окутывает тебя, словно туча, и заражает всех вокруг. И в последнее время туча быстро разрастается.

Я тонула в ее глазах и чувствовала, как все сильнее перегибаюсь через бортик, того и гляди провалюсь в колодец.