10-я симфония - [9]

Увидев Даниэля, человек за стойкой улыбнулся.

— А я уже без вас соскучился!

— Вот я и пришел. Только не протыкайте булочку, чтобы горчица с кетчупом не вытекала.

Даниэлю показалось, что в глазах продавца мелькнула неприязнь, словно своим замечанием он поставил под сомнение его компетентность.

— Вы музыкант, верно?

— Я музыковед. А почему вы об этом спрашиваете?

— Дело в том, что я часто вижу, как вы входите и выходите из этого здания. Держите ваш хот-дог.

Скучающий продавец попытался втянуть Даниэля в задушевную беседу, как это часто бывает с таксистами, которые в данный момент никуда не торопятся.

— Но вы умеете на чем-нибудь играть, хоть немного?

— Я играю на пианино, но не слишком хорошо. Мы, музыковеды, занимаемся наукой. Изучаем партитуры и все такое.

— Я понимаю. Мой сын здорово играет на гитаре, смотришь на него — и сердце радуется. Но я его не слишком поощряю, потому что музыканты бедны как церковные крысы.

— Если он играет очень хорошо, то нет. Вот музыковедам живется несладко, за это могу поручиться.

— А кому живется сладко? Только тем, кто выиграл кучу денег…

— Я в азартные игры не играю. Чтобы не испытывать нужды в деньгах, надо ограбить банк. Или найти очень ценную партитуру, если тебе крупно повезет. Да, если найти неизданную рукопись, тоже можно раскрутиться.

Взгляд, брошенный на него продавцом хот-догов, был веселым, даже заговорщицким, но вместе с тем не лишенным жадности.

— О какой сумме идет речь?

— Об огромной. За партитуру Девятой симфонии Бетховена… Вы знаете, о чем я говорю?

Его собеседник начал напевать, довольно чисто:

— Та-та, та-та, та-та, та-та… похоже, это «Ода к радости».

— Верно. Но «Ода к радости» — только одна часть. А за всю симфонию, за рукопись в пятьдесят с лишним страниц, на аукционе в Лондоне два года назад выложили два миллиона сто тридцать три тысячи фунтов стерлингов, то есть больше трех миллионов евро.

— Обалдеть! — воскликнул продавец, который явно думал о куда более скромной сумме.

— И эта партитура написана даже не рукой Бетховена. Там много его пометок, но это просто копия, сделанная переписчиком.

— Кто может выложить такую кучу денег за клочок бумаги? Какой-нибудь музей или кто?

— Нет, частный коллекционер, которого к тому же не было в зале. Он торговался по телефону. Такое часто бывает.

— Теперь вы знаете, что делать. Найдите такую партитуру — и дело в шляпе. А когда найдете, не забудьте своего приятеля Антонио. Да, я не представился: Антонио Пеньялвер к вашим услугам.

Даниэль протянул руку, уже перепачканную кетчупом. Жест получился не слишком вежливым, так как чистым оказался один мизинец. К тому же у него во рту осталась половина сосиски.

— Муня жовут… чав-чав…

— Ради бога, ешьте спокойно. Вам только не хватало подавиться.

Но прежде чем Даниэль проглотил образовавшийся у него во рту ком, прошло не меньше минуты. В предвкушении концерта у него разыгрался аппетит.

— Я хотел сказать, меня зовут Даниэль Паниагуа.

Продавец, с головой погрузившийся в финансовые расчеты, казался немного ошалевшим.

— Три миллиона евро! Ничего себе! Я тут же вышвырнул бы на свалку свою тачку, на которой езжу на Серро-де-Гарабитас.

— Но три миллиона заплатили за уже известную партитуру. Теперь представьте себе, что найденная партитура никому не известна. Это то же самое, что обнаружить новую картину Пикассо.

— Я чувствую, что она где-то рядом.

— Представьте себе, например, что найдена последняя симфония Бетховена. Десятая. Написанная рукой Бетховена. Гениальная музыка, которой раньше никто не слышал, потому что она никогда не исполнялась.

— Раз плюнуть. Судя по тому, что вы мне рассказали, она потянет на шесть миллионов евро.

— А может, и на тридцать. Кто знает? Вы не читали недавно в газетах, что за картину Климта заплатили сто тридцать пять миллионов долларов? А Климт, конечно, великий художник, но не Гойя и не Веласкес.

— Я не знаю никакого Климта. Если вы, конечно, не имели в виду Клинта Иствуда.

— Я вот что хочу сказать: Девятая симфония Бетховена считается одним из величайших шедевров, как «Гамлет» Шекспира или «Дон Кихот» Сервантеса. А так как мастерство Бетховена росло от симфонии к симфонии, по музыкальной ценности Десятая могла бы превзойти свою младшую сестру.

— А есть хоть какой-нибудь намек на то, где она может быть? Я это говорю, потому что мой шурин работает таксистом, он отвезет вас куда угодно.

— Никто не знает даже, существует ли она вообще.

Человек за прилавком глубоко задумался. Было заметно, что он чем-то озабочен. Возможно, на языке у него вертелся вопрос, который он не решался задать. То ли потому, что вопрос казался глупым, то ли из опасения обнаружить слишком слабое знакомство с темой.

— А если эту симфонию найдут и окажется, что это…

— Фальшивка?

— Нет, не фальшивка. А просто дерьмо.

— С чего вы это взяли?

— Говорят, Бетховен был глухим. Откуда он мог знать, как звучит его музыка?

— Дело в том, что Бетховен не был глухим от рождения, он оглох, а это не одно и то же. К тому же он оглох не сразу, а постепенно.

— Хорошо, но под конец он стал глухим как пень. Разве нет? Поймите, для простого человека глухой музыкант — это так же смешно, как слепой художник.