10 минут 38 секунд в этом странном мире - [11]

Две минуты

Спустя две минуты после того, как ее сердце перестало биться, мозг Лейлы припомнил два контрастных вкуса – лимон и сахар.

Июнь 1953 года. Она видела себя шестилетней девочкой с шевелюрой каштановых кудряшек, обрамлявших ее узкое бледное лицо. Пусть она испытывала зверский аппетит – особенно к фисташковой пахлаве, кунжутным козинакам и всему вкусненькому, – все равно тонка была как тростинка. Единственный ребенок. Одинокий ребенок. Неугомонная, подвижная и всегда немного рассеянная, она день за днем крутилась, словно шахматная фигурка, упавшая на пол, ей только и оставалось, что выстраивать какие-то сложные игры для себя самой.

Дом в Ване был настолько велик, что даже от шепота по нему прокатывалось эхо. На стенах, словно в пещере, танцевали тени. Длинный изгибистый лестничный колодец вел в гостиную и на площадку второго этажа. Вход украшала плитка, на которой было изображено множество сценок: павлины важно показывают свои хвосты, круги сыра и плетеные хлеба возле бокалов с вином, блюда с надрезанными гранатами, напоминающими рубиновые улыбки, и поля с подсолнухами, жадно наклоняющими свои головы в сторону солнца, словно влюбленные, которые знают: к ним никогда не будут относиться так трепетно, как им хочется. Эти картинки восхищали Лейлу. Некоторые плитки потрескались и облупились, другие частично покрывала грубая гипсовая штукатурка, однако разглядеть на них можно было очень многое, да еще и в ярких тонах. Девочка подозревала, что все вместе плитки в сочных красках рассказывают некую древнюю историю, однако, как ни старайся, понять ее невозможно.

По всей длине коридоров в позолоченных нишах стояли масляные лампы, сальные свечи, керамические чаши и прочие декоративные безделушки. Полы целиком устилали ковры с кисточками – афганские, персидские, курдские и турецкие, всех оттенков и со всевозможными узорами. Лейла без дела слонялась из комнаты в комнату, прижимая безделушки к груди и ощупывая их поверхности, словно была слепа и полностью зависела от осязания – этот объект колючий, этот гладкий и так далее. В некоторых частях дома было чересчур много вещей, но, как ни странно, даже в них, как ей казалось, чего-то не хватало. В главной гостиной били дедушкины часы с маятником, который болтался туда-сюда, их рокот казался чересчур громким, чересчур радостным. Часто Лейла замечала першение в горле, и ей становилось боязно, что она вдохнула давнюю пыль, хотя прекрасно знала, что каждая вещь в доме неукоснительно мылась, натиралась воском и полировалась. Домработница приходила ежедневно, а раз в неделю затевалась генеральная уборка. В начале и конце каждого сезона проводилась еще более тщательная уборка. А если что-то упускали, тетя Бинназ всегда замечала это и оттирала с содой, так как была крайне требовательна к тому, что называла «белее белого».

Мама объяснила ей, что раньше этот дом принадлежал армянскому врачу и его жене. У них было шесть дочерей, которые любили петь и обладали разными тембрами – от низкого до крайне высокого. Доктора очень любили в городе, и он порой позволял своим пациентам погостить в его доме. Твердо уверенный в том, что музыка способна излечить даже самые страшные раны человеческой души, он заставлял всех своих пациентов играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, пусть даже у них не было никаких музыкальных способностей. Пока они играли, а некоторые делали это очень скверно, дочери врача пели в унисон, и дом качало, словно плот в открытом море. Все это было до начала Первой мировой войны. Вскоре после нее обитатели дома вдруг пропали, оставив все вещи. Некоторое время Лейла не понимала, куда они девались и почему с тех пор не возвращались. Что случилось с ними – с врачом и его семьей и со всеми инструментами, которые когда-то были деревьями, высокими и мощными?

И тогда дед Харуна, Махмуд, влиятельный курдский ага, поселился в этом доме вместе со своим семейством. Дом стал наградой от османского правительства за то, что новый хозяин сделал во время депортации армян. Решительно, твердо и без тени сомнения он следовал инструкциям из Стамбула. Если власти решали, что те или иные люди – предатели и их следует отправить в пустыню Дейр-эз-Зор, где лишь у немногих была надежда выжить, значит именно туда их и посылали, несмотря на то что они были добрыми соседями и старыми друзьями. Доказав таким образом свою преданность государству, Махмуд стал заметной личностью, местные восхищались идеальной симметрией его усов, блеском его черных сапог и величественным голосом. Его уважали так, как с незапамятных времен уважали власть имущих – со страхом и без тени любви.

Махмуд распорядился, чтобы всё в этом доме оставалось как было, и некоторое время этот указ действовал. Однако ходили слухи, что армяне, которые не могли унести ценности с собой, где-то неподалеку припрятали горшки с монетами и сундуки с рубинами. И вскоре Махмуд и его домашние принялись за раскопки – в саду, во дворе, в погребах – ни пяди земли не осталось без внимания. Поскольку ничего найдено не было, они принялись ломать стены, даже не думая о том, что если и удастся найти клад, то принадлежать он будет совсем не им. Когда в конце концов они бросили эту затею, дом превратился в груду обломков и его нужно было основательно перестраивать. Лейла знала, что ее отец, своими глазами наблюдавший за всем этим безумием, по-прежнему верил, что где-то все-таки припрятан ларец с золотом и совсем близко таятся несметные богатства. Иной раз по ночам, закрывая глаза и уплывая в сон, она видела драгоценности, сверкающие вдали, точно светлячки над летней поляной.