07'92 - [79]

Козлов! Козлов собирался заехать сегодня к Алёне и взять показания!

Так это опер отправился в морг или он отправил туда кого-то из людей Мальцева?

Я попытался припомнить, во что были обуты Вадим и Михалыч, не смог и спросил у похмельного вида забулдыги в майке и трико с вытянутыми коленями:

– Что тут стряслось-то?

– Стреляли, – ответил тот с лаконичностью известного киногероя.

Продолжить расспросы я не успел: из дома повалили менты, кто в форме, кто в штатском. Козлова и двух его оперов среди них не оказалось, узнал лишь мордатого майора-следователя, приезжавшего на взрыв «девяносто девятой» у кафетерия. Все быстро погрузились в машины и уехали, у подъезда остались стоять только один из «уазиков» и белые «жигули».

Омоновцы с крыльца тоже не ушли, и я направился в соседний подъезд, поднялся на второй этаж и очутился в общем коридоре. Дверь квартиры Алёны стояла распахнутой настежь, рядом скучал милиционер со свисавшим с плеча автоматом. Он как раз закуривал и потому среагировал на моё появление с опозданием.

– Куда прёшь? Не наследи!

Только тут я заметил кровь на полу и смазанный отпечаток ладони на стене у лестницы, бурые потёки на широких перилах и точёных балясинах деревянного ограждения.

– Не наслежу, – ответил я, будто тут и там пол не пестрел отпечатками разных подошв. Перешагнул через самые броские из них, попутно заглянул в квартиру и обнаружил, что за кухонным столом разместился капитан Козлов.

Сидел старший оперуполномоченный как-то скособоченно, из-под надетого на голое тело пиджака проглядывали бинты. Лицо выглядело бледным и осунувшимся.

– Лучше бы двенадцать огнестрельных ран… – задумчиво пробормотал я, припомнив текст привязавшейся песенки о капитане Каталкине.

– Проходи, не пялься! – поторопил меня омоновец. – Вали, давай!

Я покачал головой и окликнул Козлова:

– Товарищ капитан!

Пусть общаться с ним никакого желания не было, но я не собирался уходить, не прояснив судьбу Алёны. Алых брызг на стенах и потёков на полу с избытком хватало и в квартире, а блондинку могли – собирались, значит, и должны были! – ткнуть ножом прямо на пороге, так не её ли это кровь?

Козлов кинул на стол пачку сигарет и приказал милиционеру:

– Пропусти! – Потом вроде как даже озадаченно протянул: – Гражданин Полоскаев, ну надо же! И кто это тебе так физиономию отрихтовал?

Правая половина лица у меня и в самом деле распухла и отекла; наверное, вид был ещё тот.

Я ничего не ответил и свернул в комнату, где работала пара экспертов-криминалистов – один снимал отпечатки, другой проводил фотосъёмку паласа, в углу которого темнела лужа только-только начавшей подсыхать крови. Открыв ящик серванта, я отыскал в коробке с лекарствами бумажную ячеистую упаковку анальгина и продемонстрировал её удивлённым сотрудникам милиции или в каком они там ведомстве числились.

– Капитану от головы.

Но нет, отпаивать опера таблетками я вовсе не собирался и мог предложить тому от головы лишь опасную бритву.

Твою ж мать! Да меня просто трясло от желания перехватить оперу горло!

Инстинкт самосохранения оказался сильней. Я прошёл на кухню, под озадаченным взглядом Козлова достал из ящика недопитую бутылку, взял рюмку, но сразу вернул её обратно и выставил на стол гранёный стакан.

– Да ты тут как дома! – заметил опер. – Дневал и ночевал здесь, поди?

– Память хорошая, – ответил я и налил в стакан армянского пятизвёздочного коньяка, немного – всего до середины.

Несколькими длинными глотками осушил его, и рот обожгло огнём, перехватило дыхание, ударило в голову. Тут же налил снова, но уже совсем немного – просто запить пару таблеток анальгина.

– Меня не угостишь? – спросил Козлов.

Я провёл языком по зубам, нашарил свежий скол и спросил:

– Что с Алёной?

– Жить будет, – успокоил меня опер.

Хотя успокоил ли? Слишком уж расплывчато прозвучали слова милиционера.

– А конкретней? – потребовал я подробностей.

Вместо ответа Козлов указал на забракованную мной рюмку. Я переставил её на стол, но наполнять не стал, предоставив это собеседнику. Налил только себе и уселся на табурет. Меня как-то неожиданно резко перестали держать ноги.

Опер взял бутылку и плеснул в рюмку коньяка, потом зажал её в ладонях, будто согревал. Не пил, просто любовался маслянистыми дорожками на прозрачных стенках.

– Гражданка Жукова госпитализирована с подозрением на закрытую черепно-мозговую травму, – сообщил Козлов сухим языком официальных протоколов, затем соизволил пояснить: – Думаю, простое сотрясение.

Из комнаты вышли эксперты. Тот, у которого с шеи свисал кожаный футляр фотоаппарата, сообщил Козлову:

– Мы закончили.

– Хорошо, – кивнул опер и предупредил омоновца: – Дверь прикрой и свободен. За мной сейчас заедут, сам запру.

Милиционер ушёл, мы остались наедине, и сразу как-то разом усилился запах крови. Насколько успел заметить, кобура на поясе опера была пуста, рука сама собой скользнула в карман, пальцы погладили гладкую рукоять бритвы.

Козлов прекратил баюкать в ладонях рюмку и выпил, тогда я спросил:

– А как же освидетельствование?

– Уже, – коротко выдохнул опер и остро глянул на меня. – Одного понять не могу: если Мальцев о вас с Алёной узнал, почему ты только разбитой мордой отделался? Алёну убивать пришли. Всерьёз.