0% - [11]

— Ладно... — журналистка прячет улыбку, — а вот скажи, профессия манекенщицы что-то меняет в твоих отношениях с людьми?

— Ну ясное дело. И хуже всего с родными. Они думают: ишь, возомнила о себе, ходит как королева. Это очень неприятно, особенно вначале! Ты должна хорошо одеваться, ты должна во всем себя ограничивать, потому что необходимо бегать по кастингам, да и вообще, такая у тебя работа, но они считают, что ты типа выпендриваешься. И такое отношение здорово угнетает, ты и сама начинаешь смотреть на себя другими глазами. Я, к примеру, в какой-то момент стала настоящим параноиком: окружающие внушали мне, что я всего-навсего вешалка безмозглая, и тогда я переставала общаться с ними, а они думали, что я не общаюсь, потому что задираю нос и ставлю себя выше всех. А я, наоборот, считала себя настолько хуже, что даже боялась говорить с ними: мол, что я могу им сказать! Когда участвуешь в кастингах, это, конечно, прекрасно, но отнимает массу времени и сил, буквально опустошает, где уж тут духовно обогащаться. В общем, честно говоря, в моей жизни бывали моменты, когда я прямо-таки впадала в летаргию; правда, потом опомнишься и опять начинаешь реагировать...

— Какие чувства ты испытываешь, видя повсюду собственное изображение?

— Да можно сказать, никаких. На самом деле твои фотографии — это уже не ты, а кто-то другой. К тому же после съемки они проходят такую компьютерную обработку, что... Нет, я ничего не говорю, иногда обходится и без ретуши, но все равно — с той минуты как фотография начинает жить «помимо» тебя и люди вкладывают в нее какие-то свои представления, это уже не ты. Вот почему я гораздо больше люблю рассматривать те фото, которые моя мать делала в нашем загородном доме, чем снимки в глянцевых журналах — эти меня абсолютно не трогают.

— Э-э-э... Скажи, ты всегда одеваешься в таком классическом стиле, как вот сейчас? Я хочу сказать, в отличие от твоих туалетов на фотографиях?

— Ну ясное дело... Слушай, на своей последней рекламной фотографии я стою в каком-то безразмерном мешке и на высоких шпильках; ты ведь никогда в таком виде не выйдешь на улицу... Или выйдешь? Ну разве что если это войдет в моду, ведь так?

Быстрая прокрутка, чтение.

С потолка свисают перья на ниточках, новая занавеска в душевой кабине сверкает блестками, и, что самое трогательное, Софи приклеила ко дну ванны специальные наклейки против скольжения так, что они образовали мои инициалы. Все это — в маленькой трехкомнатной квартирке, куда мы с ней въехали месяц назад «для совместного проживания». Софи входит в ванную, где я принимаю душ.

— Скажи, ты моешься потому, что чувствуешь себя грязной?

— То есть?

— Ну... после того, как мы занимались любовью.

— Да нет же!

— Ты уверена, что это не потому, что ты брезгуешь мной?

— Конечно, нет, иди ложись, я скоро приду.

— Скоро — это со скоростью света?

Быстрая прокрутка, чтение.

Софи бросила курить. Теперь она пытается и меня отвадить от курения, рисуя крошечные сердечки и цветочки на моих сигаретах и старательно их нумеруя. Я имею право выкуривать только те, что помечены этими рисунками, а она каждый день разукрашивает на одну меньше. Сегодня меня ждут на журнальном столике девять сигарет рядом с ее посланием, написанным розовым фломастером:

«Ты — то, что все хотят видеть и что вижу я; ты — то, чем я мечтаю стать, то, в чем мне так нужно было нуждаться».

Проверяю, нет ли чего на моем автоответчике, слушаю диск Стины Норденштам, которую Софи прозвала Стиной Пшапшупшу, и листаю Figaro Madame, где я сфотографирована вместе с Инес. Однажды на дефиле Versace она мне сказала, что цветы — это половые органы растений и когда ей преподносят букеты, то у нее всегда возникает впечатление, будто ей подарили связку членов.

Включаю Mac, просматриваю американские сайты, посвященные анорексии; там есть свод правил идеального анорексика (типа «Правило № 3: мне безразлично, счастлива ли я, главное, что я стройна») или еще список убедительных причин для голодания, последняя мне нравится больше всех: «Потому что я могу». Выключаю Mac, и очень кстати, — как раз приходит с покупками Софи, и я кидаюсь к ней, чтобы испробовать один фокус, про который вычитала уж не помню где, то ли в Biba, то ли в Marie Claire: нужно засосать губами клитор, потом выпустить, и снова, и опять. Софи после оргазма дышит так прерывисто, что почти пугает меня. «Все в порядке?» — спрашиваю я. Она лежит, уткнувшись лицом мне в шею, и по движению ее губ я угадываю «да». Мы не двигаемся еще несколько минут. Потом Софи чмокает меня в ухо, привстает и вдруг озабоченно хмурится.

— Что такое? — интересуюсь я, гладя ее по щеке. — Ну, что случилось?

Она целует меня и снова отстраняется.

— Что такое, что такое... Ты бледна как смерть.

— Мерси за комплимент.

— Нет, ей-богу, это очень странно.

Встаю с постели, подхожу к зеркалу. И верно: у меня даже губы побелели.

— Прямо как будто белилами намазали.

— Вот видишь!

— А что, даже клево! Да здравствует гипогликемия[17]!

— А вот у меня другая болезнь, — объявляет Софи, шаря между подушками, — называется гипопультокемия! Ну где же этот чертов пульт?