Диана Банэ
Золотой барабан
— Ты плачешь? — спросила Маргарет.
— Нет, — ответил мальчик, протестуя. — Я не плачу.
— Ты всегда слишком горд, чтобы признать это. У тебя что-нибудь болит?
— Нет, — повторил он. И перестал смотреть на нее, а уставился на язычки пламени, пляшущие на горящих поленьях. Она подошла к нему, пытливо вглядываясь, с большей осторожностью, чем обычно.
— Если у тебя ничего не болит, тогда почему ты плачешь? Не отрицай того, что я вижу собственными глазами.
Мальчик медленно повернулся к ней. Крупные слезы тихо скатывались по щекам. Он ничего не делал, чтобы остановить их, — одна рука у него была плотно прибинтована к груди, а другой он обхватывал неправдоподобно большой барабан. Он был красив несмотря на то, что был бледен и страдал от боли. Сердце Маргарет разрывалось от сострадания к нему. Она подошла ближе, подняла подол юбки и осушила его лицо. Слезы перестали стекать по его щекам.
— Теперь все в порядке?
— Наш принц Бонни ушел, — сказал мальчик. — Оставил меня одного. Я хочу пойти с ним.
— Ха, ты просто еще мальчик.
— Держу пари, я старше тебя и, кроме того, участвовал в сражении, в котором тебя не могло быть, потому что ты — просто девочка!
Маргарет встряхнула головой. Ее волосы массой локонов цвета свежеобожженного кирпича рассыпались по плечам.
— Не будь таким самоуверенным! Я могу изменить свой внешний вид, надеть наряд шотландского воина. Я была бы хорошим солдатом. Я могу поднять старинный палаш моего отца, тогда как твои запястья тонкие, как палочки. Барабанные палочки. Перестань хвастаться, барабанщик!
— Мне тринадцать, а скоро будет четырнадцать.
— Мне тринадцать тоже, — Маргарет опустилась подле него. — Меня зовут Маргарет, я из рода Макквари. Это дом моего отца. А как твое имя, барабанщик?
— Дуглас из рода Дугласов.
— Мой отец сказал, что вы останетесь здесь до тех пор, пока не заживет ваша рана, Дуглас из рода Дугласов, — она разглядывала барабан, который он плотно прижимал к себе. Его золотые ленты сверкали от отблесков огня в камине. — Расскажи мне о своем барабане.
Январь, 8, 1993
— Я знаю, я встаю, встаю! — не открывая глаз, Мегги протянула руку, пытаясь найти пальцами кнопку электронного будильника. Она нашла ее, но было уже поздно — сон ушел.
— Проклятье! — выкрикнула она в пустоту.
Мегги жила одна.
Она открыла глаза, вытащила ноги из-под одеяла и села на край кровати. Свирепо посмотрела на радио, из которого звучала утренняя музыка. Последнее дело — спать под музыку, пробуждаться в тревоге. Такое случалось с ней все чаще и чаще, и она знала, что это было признаком переутомления. Причем и физического, и умственного. Мегги сунула ноги в домашние тапочки, приготовила кофе, но окончательно проснулась только после душа. Когда она стояла под струями с закрытыми глазами, то обрывки сновидений вновь вернулись к ней. Она почувствовала какую-то вспышку, блеск чего-то золотого… Мегги осторожно повернулась, ее глаза были все еще закрыты. Она направила струи на подставленное лицо. Ощущения, грезы снова возникли. Они были хорошо знакомыми, звали к себе, манили, притягивали ложными надеждами. Она начала убеждать себя, что нет никаких снов, иллюзий, глупых мыслей, есть только работа, жизнь продолжается… хотите вы этого или не хотите.
Она закрыла душ, вытерла тело полотенцем, затем феном высушила волосы. Они у Мегги были необычного рыжего цвета и такие упрямые, что их было практически невозможно уложить в прическу. Ее кожа была молочно-бледного цвета, как у всех натурально рыжих, а глаза — зеленовато-карие. В зеркале отражалось худое тело — обладая повышенной критичностью, она не любила свое отражение. Одна вещь устраивала ее полностью — ее работа. Она требовала мало забот, ей не надо было выглядеть элегантной и яркой. Она любила длинные свободные свитера, шерстяные зимой и хлопковые летом, поверх узких брюк — одежда, вполне приемлемая для коммерческих художников, которые работают на вторых ролях в рекламных фирмах Атланты. Это было как раз то, чем Мегги жила все это время. Ей нравилась ее работа в Атланте, куда она приехала сразу после окончания колледжа, восемь лет назад. Да, тогда, восемь лет назад, она могла доехать до места работы за 10 минут; теперь она постоянно попадала в уличные пробки и хотела избежать этого, собираясь переехать жить на юг. «Конечно, это не очень хорошо», — рассуждала она, осторожно двигаясь на своем «саабе» вдоль загруженной улицы. (Много позже она убедилась в том, что переезд на юг был бы не лучшим вариантом.)
Вдруг Мегги почувствовала, что ей страшно хочется выпрыгнуть вверх над потоком машин и нестись, раздирая одежду и волосы, пронзительно крича, как фурия. «Боже мой, неужели я на самом деле хочу так сделать?» — подумала она и так сильно вцепилась в руль, что побелели кончики пальцев.
За ланчем она поделилась этими мыслями со своей подругой Ритой, которая была сейчас старшим иллюстратором. Общение с ней было очень важным для продвижения по служебной лестнице. Мегги тоже хотела стать старшим иллюстратором, оставаясь в двадцать девять лет все еще коммерческим художником.
— Фурия с обнаженной грудью? — Рита выкатила глаза. — Ты, кроткая, смирная Мегги!?
