Хорошенькая маркиза де Реннедон мирно спала в плотно занавешенной, раздушенной спальне, одна в огромной, низкой и мягкой постели на батистовых простынях, тонких, полупрозрачных, словно кружево, ласкающих кожу, словно поцелуй, спала глубоким, безмятежным, сладким сном, как спят только разведенные жены.
Ее разбудили громкие голоса в маленькой синей гостиной за стеной; задушевная подруга маркизы, хорошенькая баронесса де Гранжери хотела войти в спальню, а горничная оберегала покой своей хозяйки.
Маркиза встала, отомкнула дверь, запертую на ключ и на задвижку, приподняла портьеру и просунула голову — только голову в облачке белокурых волос.
— Что это ты пришла в такую рань? — спросила она. — Еще и девяти нет.
— Мне необходимо поговорить с тобой, — ответила баронесса. — Случилась ужасная вещь. — Она была бледна, взволнованна, лихорадочно возбуждена.
— Входи, дорогая.
Баронесса вошла, они поцеловались. Маркиза снова улеглась, а горничная между тем открыла окна, впустила в комнату воздух и свет.
— Ну, рассказывай, — потребовала маркиза де Реннедон, когда служанка ушла.
Баронесса де Гранжери расплакалась, по щекам у нее покатились прелестные прозрачные слезинки, которые так красят женщин.
— Дорогая! Это ужасно, просто ужасно, — повторяла она, не утирая слез, чтобы глаза не покраснели. — Я всю ночь пролежала без сна. Понимаешь? Всю ночь. Вот, послушай, как у меня сердце колотится.
И она прижала руку приятельницы к своей груди, к этой округлой и упругой оболочке женского сердца, такой привлекательной для мужчин, что они зачастую уже не ищут, есть ли под нею хоть что-нибудь. Сердце и впрямь билось учащенно.
— Это случилось вчера, — продолжала она. — В четыре часа... а может быть, в половине пятого. Уж и сама не помню. Ты ведь знаешь, как расположена моя квартира... и что маленькая гостиная во втором этаже — та, где я провожу целые дни, — выходит на улицу Сен-Лазар, и что я обожаю сидеть у окна и смотреть на прохожих. В нашем квартале всегда так оживленно, шумно, людно — ведь рядом вокзал... Короче говоря, я люблю смотреть в окно! И вот вчера я сидела в амбразуре на низеньком стуле — я давно велела поставить его туда, — окно было распахнуто, я ни о чем не думала, просто дышала свежим воздухом. Помнишь, какая вчера была дивная погода?
И вдруг я вижу: в доме напротив у окна тоже сидит женщина, вся в красном, а на мне было мое сиреневое платье, ты его знаешь, очень миленькое. Я эту женщину прежде никогда не видела, она новая жилица, въехала туда с месяц назад, а весь месяц шли дожди, вот она и не попадалась мне на глаза. Но я сразу догадалась, что она из того сорта, ну, ты понимаешь. Сперва я была очень возмущена и шокирована — подумать только: сидит у окна совсем как я, но потом мне стало даже занятно наблюдать за ней. Она облокотилась о подоконник и выслеживала мужчин, а мужчины тоже поглядывали на нее, все или почти все. Как будто, подходя к дому, они ее чуяли, точь-в-точь как собаки чуют дичь, потому что вдруг задирали голову и обменивались с ней быстрым взглядом, словно заговорщики. Ее взгляд говорил: «Хотите?» А их отвечал: «Времени нет», или: «В другой раз», или: «Ни гроша в кармане», или: «Отвяжись, мерзавка!» Но это говорили взглядом только отцы семейства.
Ты не можешь себе представить, до чего увлекательно было следить, как ловко она проделывала этот фокус — вернее сказать, занималась своим ремеслом.
Иногда она поспешно захлопывала окно, и всякий раз в тот же момент какой-нибудь мужчина направлялся к ее подъезду. Значит, поймала его на крючок, как рыболов пескаря. Тогда я начала следить по часам: они оставались у нее минут двенадцать, самое большее — двадцать. Под конец я стала по-настоящему восхищаться этой паучихой. К тому же она совсем недурна собой.
Но я не могла понять, каким образом они так быстро, и легко, и безошибочно понимают ее? Только ли она смотрит на них или еще кивает, делает какой-нибудь знак рукой?
И я стала смотреть на нее в бинокль. Все оказалось до смешного просто: сперва выразительный взгляд, потом улыбка, потом чуть заметное движение головой, явно означавшее: «Не хотите ли подняться?» — но сдержанное, неопределенное, пристойное: право, нужен особый шик, чтобы подобный знак удался.
И я подумала: а получится ли у меня это легонькое движение головой снизу вверх, вызывающее и притом милое, — да, да, оно выходило у нее очень мило.
И я начала репетировать у зеркала. Дорогая! Поверишь ли, у меня выходило лучше, чем у нее, куда лучше! Я была ужасно довольна и снова села у окна.
К этому времени уже никто не шел на ее приманку, решительно никто. Бедняжке совершенно изменило везение. Как это, должно быть, ужасно — зарабатывать таким способом себе на хлеб, ужасно и все-таки иной раз даже приятно, ведь на улице порою видишь мужчин весьма и весьма привлекательных.
Теперь они все перебрались на мой тротуар, ее сторона опустела: там была тень, а у меня солнце. Они шли, и конца им не было — молодые, старые, брюнеты, блондины, с проседью, совсем седые.
И среди них были приятные, даже очень приятные, не сравнишь с моим мужем или с твоим, дорогая моя, я хочу сказать, с твоим бывшим мужем, ты же развелась и сейчас можешь выбирать себе по вкусу.
