Мне не доводилось видеть особы, менее похожей на гувернантку. Я сидела у окна, когда она приехала. Она постояла секунду, разглядывая дом, и я смогла ясно увидеть ее лицо. Из-под черной шляпы с зеленым пером выбивались темно-рыжие, с красноватым отливом – пожалуй, их стоило назвать тициановыми – волосы. Налет благородной бедности, который просто сросся с обликом Лилиас Милн, ее предшественницы, этой женщине был чужд. Напротив, она казалась чересчур яркой. Она походила на даму, которая вот-вот присоединится к компании, отправляющейся в театр, а вовсе не на гувернантку, приехавшую учить дочь одного из весьма уважаемых жителей Эдинбурга.
Более того, встретить ее на станции с экипажем послали Хэмиша Воспера, сына нашего кучера. Лилиас Милн впервые появилась в доме слишком давно, чтобы я могла вспомнить, как это было, но я не сомневалась в одном – ее привезли к нам не в семейной карете. Хэмиш помог новой гувернантке спуститься на землю, будто важной персоне, потом подхватил ее багаж – между прочим, довольно значительный – и проводил гостью к парадной двери.
Тут я не утерпела и побежала в прихожую. Миссис Керквелл, наша экономка, уже была там.
– Новая гувернантка, – сообщила она мне.
Та стояла в прихожей. Зеленое перо на шляпе и зеленый шелковый шарф вокруг шеи несомненно подбирались в тон к необычным зеленым ее глазам; черные брови и ресницы броско контрастировали с цветом волос, и это делало ее лицо поразительным; короткий и весьма дерзкий носик, большой выразительный рот наводили на мысль об игривой кошечке. Поражали в ее облике и полные красные губы; чуть приоткрытые, они не скрывали слегка выступавших вперед зубов, заставлявших предположить в этой женщине пылкость и жадность к чему-то, названия чего я пока не знала, ведь мне было всего шестнадцать лет.
Гувернантка в упор смотрела на меня, и я почувствовала – она изучает и оценивает.
– Ты ведь и есть Девина, – сказала она.
– Да, это я…
В зеленых глазах мелькнула какая-то связь.
– Наверняка мы с тобой поладим, – проворковала она, но ее нежный голосок не вязался с подаренным мне взглядом.
Я знала, что она не шотландка.
Отец ничего о ней не рассказывал. Он ограничился двумя фразами:
– У тебя будет новая гувернантка. Я сам выбирал ее и уверен, она всем понравится.
Новость меня огорчила. Я не хотела другой гувернантки. Вскоре мне исполнится семнадцать, и пора, так мне думалось, обходиться без посторонней помощи. Кроме того, меня все еще очень смущало ужасное происшествие с Лилиас Милн. Она прожила рядом со мной восемь лет, и мы стали с нею добрыми друзьями. Я не могла поверить в обвинение, из-за которого ей пришлось уйти.
– Будь любезна показать мисс… э-э…, – заговорила миссис Кервелл.
– Грей, – откликнулась гувернантка, – Зилла Грей. Зилла! До чего же странное имя для гувернантки! И почему она назвалась именно так? Не сказала просто – мисс Грей? Прошло много времени, прежде чем я узнала, что мисс Милн зовут Лилиас.
Очутившись в своей комнате, куда я ее проводила, мисс Грей осмотрелась кругом, внимательно изучая помещение, как незадолго перед тем изучала меня.
– Чудесно, – проговорила она и обратила на меня свои лучистые глаза. – Думаю, мне будет здесь очень хорошо.
События, предшествовавшие появлению мисс Зиллы Грей, были драматичными, а сама их неожиданность усилила впечатление беды, ворвавшейся в наш мирный быт.
Все началось в то утро, когда, заглянув в спальню мамы, я обнаружила ее мертвой. Сразу затем по дому расползлось что-то зловещее, поначалу смутное, вероломное, а в конце концов ставшее зародышем трагедии, которая чуть было не разбила мне жизнь.
В то утро я поднялась как обычно и, спускаясь к завтраку, встретила на лестнице Китти Маклеод, нашу горничную.
– Миссис Глентайр не отвечает, – сказала она. – Я стучалась в дверь два или три раза, но боялась заходить в комнату, не сообщив вам.
– Пойдем вместе.
Мы поднялись по лестнице и подошли к дверям спальни, которую весь последний год или около того занимала только мама; она себя неважно чувствовала, и отец, часто задерживавшийся допоздна по делам, расположился в комнате по соседству, чтобы попусту не тревожить ее покой. Случались ночи, когда он вовсе не приходил домой.
Я постучала. Ответа не было – и я вошла. Спальня была очень милая. В ней стояла большая кровать с отполированными до блеска латунными набалдашниками и оборчатым подзором под цвет занавесей. Сквозь высокие окна виднелись величественные дома из серого камня на противоположной стороне широкой улицы.
Я приблизилась к кровати – мама лежала бледная и очень спокойная, с неподвижным лицом.
Я знала, что она умерла.
– Немедленно позови мистера Керквелла, – повернувшись к Китти, державшейся позади, сказала я.
Наш дворецкий Керквелл появился тут же, за его спиной маячила миссис Керквелл.
– Нужно послать за врачом, – сказал дворецкий. Растерянные и потрясенные, мы ждали врача. Появившись, он сообщил, что мама умерла во сне.
– Смерть была мирной, – добавил он, – и отнюдь не неожиданной.
Послать за отцом мы не могли, ибо не знали, где он находится. Мы предполагали, что он с деловой поездкой в Глазго, но уверенности в этом не было. Он приехал в тот же день позднее.
