Барфлер, Нормандия, Франция
1 апреля 1152 года
Косой дождь хлестал в темноте по пустым докам портового городка Барфлера.
– Сколько?
Капитан корабля с подозрением уставился на мужчину крепкого телосложения, стоявшего перед ним. Из-под темного капюшона, закрывавшего голову, сверкали серые глаза.
– Больше, чем ты смог и хотел бы заплатить, – пробормотал капитан, поворачиваясь, чтобы уйти.
Сильная рука сжала его плечо:
– Я в состоянии заплатить столько, что ты и мечтать не посмел бы.
В мозолистую ладонь капитана был втиснут плотный мешочек с монетами.
– Этого достаточно?
Кустистые брови капитана изумленно поднялись, когда он поставил мешочек на землю и открыл. Золотые и медные монеты посыпались из него, нарушив своим звоном безмолвие доков. Он обратил взгляд к качающейся от ветра вывеске таверны, расположенной в нескольких ярдах от набережной, потом подобрал монеты и сунул обратно в мешок резким движением.
– Достаточно.
В ответ послышался тихий язвительный смех. Капитан спрятал мешочек под плащ и покосился на свет фонаря, отражающийся в скользких досках доков.
– Сколько вас, говоришь?
– Тринадцать.
Капитан подался вперед, пытаясь разглядеть в ночной темноте полускрытое капюшоном лицо незнакомца. В нескольких футах позади него стояла лошадь, казавшаяся черной как смола.
– Да. Несчастливое число, годное для тех, кто творит неправедные дела.
Человек, судя по всему, рыцарь, скрестил руки на груди, и стали отчетливо заметны его мощные мускулы.
– Да уж. Что верно, то верно, но несчастливое не столько для нас, сколько для тебя, если проболтаешься.
Капитан дотронулся до выпуклости под плащом.
– Ну, если мой рот набит доброй пищей, а глотку орошает славный эль да рядом есть смазливая бабенка… – Он разразился лающим смехом. – К чему мне болтать?
Серые глаза сверлили капитана, мерили с головы до ног. Смех капитана прервался, и он закашлялся, прочищая горло.
– И куда направляемся?
– На пол-лье к западу от Уэрхема.
Капитан замер.
– Что? Да целый косяк рыбы не смог бы добраться до этой бухты. Нет, я не стану так рисковать.
Внезапно рыцарь сделал змеиное движение, его рука оказалась под плащом капитана и выхватила мешочек с деньгами.
– Тогда рискнет кто-нибудь другой, а заодно получит и деньги.
– Нет, сэр, все в порядке, все хорошо, – заскулил капитан, облизывая губы при виде мешка с монетами, качающегося в воздухе между ними. – Я не говорил, что отказываюсь. Просто, милорд, я не беру на себя ответственность за возможное несчастье.
Он и сам не знал, откуда пришло столь, почтительное обращение к незнакомцу. Но кем, как не лордом, мог быть этот человек, чья высокая фигура в развевающемся черном плаще, похожая на волнующий вихрь, маячила перед ним, суля беды?
Незнакомец блеснул зубами, показав их в мрачной улыбке.
– Я привык совершать неразумные поступки и не требую, чтобы ты брал на себя ответственность за них. Завтра утром я со своими людьми на лошадях буду здесь.
– D’aсcоrd[1], – проворчал капитан, со вздохом облегчения снова пряча деньги.
Шесть месяцев спустя, октябрь 1152 года Лондон,
в двухстах пятидесяти милях к югу от замка Эверут
Скопление народа было огромным. Все эти люди – крупные бароны и поместные дворяне – шумели и буянили больше, чем толпа пьяных простолюдинов.
Ее зеленое платье из дорогого шелка сверкало и переливалось изумрудным водопадом. Корсаж туго обтягивал стан, рукава были узкими до локтей, но ниже расширялись и ниспадали изящными складками.
Черные, как эбеновое дерево, кудри рассыпались по спине свободными прядями и обрамляли щеки, приплясывая при каждом движении. Тонкий серебряный обруч придерживал надо лбом полупрозрачную вуаль из бледно-зеленого шелка. Со стороны она казалась образцом выдержки и самообладания, свойственных женщинам высокого происхождения и воспитания.
Внутри же в ней кипели страсти, и сама она была клубком нервов.
Гвиневра де л’Ами, дочь блестящего графа Эверута, женщина удивительной красоты, стояла у стены в лондонских апартаментах короля, сжимая в руке опустевшую чашу из-под вина так крепко, что пальцы побелели. Она одарила проходящего мимо барона бледной улыбкой. Он тотчас же направился к ней с выразительной улыбкой на устах, показав при этом два ряда сероватых зубов. Сердце Гвин упало. Мимо нее проследовал молодой слуга с кувшином вина. Она подалась вперед.
– Позволь, – попросила Гвин, благожелательно улыбаясь. Потом потянулась и взяла весь кувшин.
Его безбородое лицо вытянулось. Он посмотрел на свою руку, потом на Гвин, но она уже удалялась, пробираясь сквозь толпу и крепко держа в руке кувшин.
Найдя уединенную нишу, она устроилась там на широкой дубовой скамье и попыталась слиться с каменной стеной и напиться допьяна. Брезгливо морщась из-за маслянистого привкуса вина, она сделала большой глоток.
Две недели назад она потеряла отца. Возможно, существовали и лучшие места, где можно было бы подкрепиться вином. Но сейчас она была на королевском пиру, созванном в конце постной недели, в течение которой король проводил совет со своими самыми влиятельными сторонниками. С такими, как богатый граф Уорик или могущественный граф Лестер, – людьми, занимающими высокое, как и ее отец, положение в обществе. Это были немногие и потому бесценные сторонники, уцелевшие и сохранившие верность долгу во время кровавых гражданских войн, расколовших английское дворянство на два лагеря.
