Все мужчины — идиоты. Наверное, первой это сказала Ева уже через пять минут после знакомства с Адамом. Или через пять секунд. Как ни странно, даже осторожнейшие из особей мужского пола, оступившись, оказываются обычно по горло в самом дурно пахнущем болоте.
Возможно ли, чтобы он так нелепо сглупил?
Я была уверена почти на все сто, что случилось именно это. «Он» — это мой вдовец, который по-прежнему взирал на меня с недоверием; сейчас он спокойно ел, сидя на своем обычном месте — во главе стола.
Ренди, один из сироток (хотя я по-прежнему воспринимала его как своего старшего сына), отправлял куски в рот с видом парня, извлеченного из лабиринта в тот самый момент, когда он был готов отыскать сокровище, освободить принцессу и получить наивысшие очки; ему не терпелось вернуться туда и продолжить начатое.
Линк, младший сиротка, громко жевал, косясь на чужого мужчину напротив. Я тоже поглядывала на него.
Чужой человек… Как он мог оказаться настолько… У меня просто не укладывалось в голове, что мой вроде бы умный вдовец проявил столь вопиющее недомыслие.
Бывшая моя дочь Лиззи, средняя сирота, никак не могла решить, на кого смотреть: на чужака или на меня. Пока что она выплескивала свое негодование на двоих, хотя на меня — как на зло известного масштаба — приходилась более весомая порция.
С моей точки зрения, она судила справедливо — на свой лад. Все-таки я убила ее мать и превратила ее отца во вдовца.
Все верно. Я сама жестокость, исчадие ада. Если бы на мне действительно лежала такая вина, то я была бы достойна самой лютой ненависти.
А ведь мне всего лишь не хотелось умирать. Но сейчас выходит, что смерть — еще не худшая из бед.
По закону меня уже не было в живых. Моя семья — моя официальная бывшая семья — считала меня умершей.
Чужой мужчина пытался смотреть словно сквозь меня. Это-то и разбудило во мне подозрение — его медленное… узнавание.
Я была уверена, что это не репортер. Керт (Харкерт Рандолф Уинтроп, мой вдовец) убил бы репортера, защищая священную неприкосновенность своего жилища.
Только не репортер.
Адвокат или какой-нибудь еще законник? Но Керту не хуже меня был известен риск. Не годится.
Когда это случилось, мы на какое-то время стали излюбленной темой телевидения. Но постепенно внимание к нам ослабло: сначала пятнадцать секунд славы, потом забвение. Однако нежные карие глаза неизвестного человека были мне знакомы. Словно я знала его.
Моя догадка переросла в уверенность. Керт, мой возлюбленный, мой безмозглый вдовец, притащил к себе на ужин ДРУГОГО моего вдовца. Сейчас двое мужчин обедали и вели любезную беседу. Я мысленно проверила наши запасы съестного на наличие в них крысиного яда.
Я буквально сверлила пристальным материнским взглядом всех троих детей и ждала неизбежного. Керт, этот ультра-консерватор, давно настоял, чтобы мы питались по старинке: никакой электроники и дистанционных пультов. Сам обеденный стол из отполированного до блеска дуба был лишен встроенных устройств. Не отвлекаться за едой! Как же тут не грянуть беде?
Первым начал Линк.
— Мистер Адамсон, — брякнул он, — а вы знаете, что у вас красные глаза?
И правда, глаза у него были красные, будто он долго рыдал или долго тер их, как человек, ждущий слез, но не способный заплакать.
— Разве? — Он машинально поднес руку к глазам, подтверждая мой диагноз, и, криво улыбнувшись Линку, добавил: — Все моя работа. Слишком подолгу таращусь на дисплей. — Слабая усмешка. — Я программирую компьютерные игры.
Лиззи бросила на него свой коронный взгляд, именуемый «Ненавижу компьютерные игры!», зато Ренди тотчас проявил интерес.
— «Логово Джейсона»? — Так называлась его излюбленная на данный момент игрушка.
— Боюсь, что нет, сынок. — Харли Адамсон производил на меня странное впечатление — взрослого, не привыкшего общаться с детьми и не знающего, как с ними разговаривать. — Я делаю игры по математике и по английскому для школ.
То был скорейший способ лишиться их интереса. Даже в наши дни, при компьютеризации жилища, когда многие получают образование на Дому, слово «школа» пугает детей до икоты.
— Еще я делал математические игры «Герои и концерты Негодяев», — добавил он извиняющимся тоном.
Линк скривился.
— А вот эти мне нравились! Кто же любит школу?
— Ты по ней учился? — У Харли Адамсона прорезался профессиональный интерес.
Линк выпятил нижнюю губу.
— Не-е…
Харли покачал головой.
— Придется еще над ней поработать. Например, если Негодяи украдут красивую девушку и заставят ее петь, это прибавит им очков и сократит аудиторию Героев. Тогда их процент уменьшится, и им станет труднее финансировать кампанию «зеленых» по защите окружающей среды.
— Ниже процент и входная плата? — с отвращением переспросил Линк. — Как вы можете?
— Если бы они давали больше концертов, то компенсировали бы недостачу, — проговорил Харли, разыгрывая невинность.
— Глупости! — фыркнул Линк. — Если вы снизите их долю хотя бы еще на процент, то им придется давать… — он быстро произвел вычисления, — на пять концертов больше, чтобы иметь ту же выручку, не считая более низких сборов на каждом концерте.
— Дурачок же ты, Линк! — хмыкнула Лиззи. — Он заставил тебя помогать ему с его дурацкой программой.