Александр Шленский
Желание, опыт и счастье
Поздняя ночь, а мне что-то все не спится. Сна ни в одном глазу. В моей комнате полумрак, тихонько играет цифровая музыка, помаргивают огоньки эквалайзера, мерцает монитор, я сижу за компьютером совершенно один. Впрочем, я уже давно один, и поэтому привык. Иногда за окном слышен шорох и фырчание проезжающей машины, и сквозь оконные жалюзи в комнату на мгновение врываются осколки света ее фар. А затем в комнате вновь сгущается полумрак и тишина, которую лишь слегка разгоняют чуть слышные звуки джаза. Когда я засыпаю в ночные часы, мир засыпает вместе со мной, а сейчас я не сплю, и мир тоже не спит. Я сижу за компьютером и перечитываю свое творение под названием "Желание, опыт и счастье", написанное высоким штилем, в подражание мыслителям древности, по какому-то неведомому внутреннему позыву. Что-то необычное происходит в мире ночью, когда не спишь, и в такт с этими неведомыми и странными событиями, о которых я ничего не знаю, струится поток моего сознания. Какие-то мысли подступают, специальные ночные мысли; днем таких обычно не бывает. Днем все мысли - по делу, и только ночью голова вдруг начинает мыслить просто так, сама для себя. А ведь когда-то, очень давно, а может и не так давно, в советское время, эта роскошь - думать для себя, а не по делу - была доступна и днем. Зато не было доступно многое другое. Наверное, все вместе никогда не бывает доступно. Мысли подступают все сильнее, и вдруг вспорхнув, как стая птиц, вырываются наружу, мечутся по комнате, и внезапно найдя выход, устремляются в бескрайний мир - там стая рассыпается, и каждая мысль улетает далеко-далеко от других. Ночью мир почему-то видится совсем иначе, чем днем. Днем видишь только наружную часть мира, и то не всю, а только его маленькие, наиболее употребительные части, и эти замызганные от частого употребления кусочки реальности всегда и везде однаковы, как тщательно подстриженные колючие кусты, которых в Далласе пруд пруди. Днем видишь и думаешь только о том, что нужно увидеть и обдумать. Ночью - совсем другое дело: мысленный взор пытается охватить весь мир изнутри, чтобы понять, что происходит с этим миром, да и с собой самим, со всей своей жизнью. Однажды я где-то услышал такое выражение: "бухгалтерия души". Видимо, и моя душа по ночам пытается щелкать костяшками, подсчитать дебет с кредитом. Наверное, она имеет на это право, а значит и мешать ей не стоит. Да и почему бы ей этого не делать? Уединение к этому весьма предрасполагает. Ведь я - отшельник современного типа - днем сижу в кьюбикле (это такая клетка из перегородок размером два на два, в которую сажают программистов) и редко общаюсь с кем-либо кроме своего компьютера, локальной сети и Интернета. Ночью сижу в клетке побольше, которую бывшие русские, разучившиеся нормально говорить по-русски и не научившиеся толком говорить по-английски, называют уродливым словом "однобедрумный апартмент". Одинокая размеренная жизнь в огромном трудовом лагере с усиленным питанием и повышенным комфортом под названием Соединенные Штаты Америки. Для меня Америка - это келья дневная, два на два, и келья ночная, побольше, в обеих стоит по компьютеру. Можно сказать, почти монашеская жизнь, только вместо схоластических упражнений - системный анализ и программирование. Здесь, в чужой стране, язык которой я еще не успел толком освоить, с людьми неизмеримо далекими от меня по своим понятиям и образу жизни, я - не просто компьютерный монах, я действительно отшельник в полном смысле этого слова. Американцы и их жизнь для меня понятны не больше чем инопланетяне, поэтому мне и кажется все время, что людей вокруг никого нет. Тот формальный английский, на которыми я общаюсь с коллегами на работе, ничем, в принципе, не отличаются от языка Visual Basic, на котором я пишу прикладные программы. Но человек не может жить без общения, и отшельнику тоже надо как-то общаться, доверять кому-то свои мысли, и это заставляет меня превращать по ночам свой домашний компьютер в эпистолярную мастерскую. Кстати, иногда записки отшельников бывают очень недурны. Например, у протопопа Аввакума. Правда, у него и жизнь была поинтереснее моей, хотя и потруднее. А мне в этом смысле как-то не везет. В Москве мне все чего-то не хватало, жизнь казалась пустой и никчемной, да и нищета заела. Но странно то, что и здесь в США, при полном изобилии, на душе все так же пусто, как в прохудившемся аквариуме. Мне даже ясно представляется этот несчастный, гадкий аквариум с трещинами на стекле, с сухими, зеленоватыми шершавыми стенками и высохшими, сморщенными золотыми рыбками, которые валяются на дне кверху пузом... Наверное, искать в жизни глубокий и сокровенный смысл и никогда его не находить - это свойство любого русского человека, даже если он - еврей. Как лечатся русские люди от душевной пустоты, объяснять никому не надо. Но мне это лечение однозначно противопоказано из-за язвенной болезни. Из-за этого у меня и в России было мало друзей. С инвалидами, конечно, тоже дружат, и с безрукими, и с безногими, но только не с такими, которым инвалидность мешает выпивать с друзьями. Единственный алкогольный напиток, который не вызывает у меня рвоты и грызения в желудке, - это почему-то джин с тоником. Зато он вызывает еще большую тоску и желание выползти на четвереньках на тротуар и мяукать, как выброшенный хозяевами на улицу кот, громко и горестно, пока кто-нибудь не погладит или не побьет - это все равно, главное, чтобы проявили участие. Но в Америке прохожие не погладят и не побьют, а просто вызовут полицию, а полиция тоже не погладит и не побьет, а выпишет штраф. Вот поэтому в моем стакане налит не джин с тоником, а яблочный сок со льдом, а в душе по прежнему пусто, и мысли все улетели и пропали, и мир вокруг сразу опустел. Впрочем, он всегда был пуст...
![Рассеянные мысли [сборник]](/storage/book-covers/d9/d9fb86e76128ca1de4c5788dcab2786a90bfad0a.jpg)
