Из тюрьмы Фрэнк Темпл III вышел в десять утра — с головной болью, повесткой в суд за появление пьяным в общественном месте и мыслью о том, что город ему пора покинуть.
Эту мысль породил отнюдь не арест — ну подумаешь, выпил немного, прощаясь с городом, а после обнаружил, что стоит, обнимаясь с фонарным столбом, перед заведением «У Ника» на Керквуд-авеню, смотрит прямо в глаза скучающему полицейскому и произносит:
— Офицер, я желаю заявить о пропаже моих штанов.
Опять же и часы, проведенные им в камере для алкашей, тоже были тут ни при чем. В камере таких, как Фрэнк, сидело шестеро. Прислонившись спиной к холодной бетонной стене и слушая, как какого-то бедолагу рвет в углу камеры, Фрэнк думал о тюрьме, о людях, которые входят в нее ночью, но не выходят утром, как выйдет он. Думал о свете флуоресцентных ламп, об угрожающих взглядах, о том, что если ему и удалось хоть что-то понять в отце, так это его нежелание попасть вот в такое место.
Сам Фрэнк попал в него уже вторично. Первый раз — в маленьком городке в Северной Каролине за вождение в пьяном виде. И даже если бы отец не нашел столь трусливого способа уклониться от пожизненного заключения, Фрэнк все равно одним разом не ограничился бы. Ему никак не удавалось избавиться от мысли, что, возможно, причина, по которой он доводит себя до положения вроде сегодняшнего, состоит в желании попробовать, просто попробовать нечто такое, что позволит ему, выйдя на свободу, сказать себе: «Вот что испытал бы отец».
Напиться в эту ночь его заставили два обстоятельства: неприятное телефонное сообщение и разговор с одним неискренним профессором. Сообщение, оставленное человеком, голоса которого он не слышал уже многие годы, было таким:
«Фрэнк, это Эзра Баллард. Давненько мы друг друга не слышали, верно? Голос у тебя на автоответчике звучит совсем по-мужски. В общем, я звоню, потому что, ну… он возвращается, Фрэнк. Мне только что позвонили из Флориды, велели отпереть коттедж. Вот. Я не для того звоню, сынок, чтобы ты что-то предпринял. Просто данное тебе обещание выполняю. Ну все».
Перезванивать Фрэнк не стал. Он и не хотел что-либо предпринимать. Во всяком случае, понимал: предпринимать ничего не следует. И все же под конец дня решил, что с Блумингтоном пора кончать. Он проучился здесь всего один семестр, и это был пятый из брошенных им за семь лет университетов. Фрэнк поступил сюда, чтобы поучиться у писателя по имени Уолтер Торп, книги которого нравились ему уже давно. Блумингтон находился слишком близко к его прежнему дому — подъезжать к нему на расстояние столь малое Фрэнк себе давно уже не позволял, — однако Торп работал там приглашенным профессором, и Фрэнк весь семестр читал как сумасшедший, писал как сумасшедший и понимал: кое-что из написанного им совсем не плохо. В последнюю неделю семестра Торп прислал ему электронной почтой письмо с просьбой о встрече, и Фрэнк воспользовался им как поводом выбросить звонок Балларда из головы.
Фрэнк дошел до тесного кабинетика на третьем этаже «Сикамор-Холла», уселся в кресло и выслушал похвалы Торпа тому, что он написал. Торп сказал, что за семестр он «далеко шагнул вперед», что у него определенно «могут получаться очень сильные вещи». Фрэнк кивал, благодарил и радовался.
— Я никогда еще не делал этого для студента, — сказал, приподняв одну бровь, Торп, — но мне хотелось бы познакомить вас с моим литературным агентом. Я уже несколько раз говорил ему о вас. Он заинтересовался. Очень заинтересовался. Однако ему хотелось бы знать — по правде сказать, нам обоим хотелось бы, — вы не пробовали писать документальную прозу? Ну, скажем, воспоминания?
Вот тут-то до Фрэнка все и дошло. Он почувствовал, что челюсти у него сжались, а глаза опустели, — теперь он смотрел поверх головы Торпа на старинное окно и думал о том, как будет выглядеть великий писатель, вылетая из него и приземляясь на расположенную тремя этажами ниже террасу.
— Я спрашиваю об этом лишь потому, что история вашей жизни и то, как она переплетается с историей жизни вашего отца, может оказаться… ну… довольно захватывающей. Нейт — это мой агент — считает, что она разойдется фантастическим тиражом. Он полагает, что можно будет даже устроить для издателей аукцион, а в таких случаях гонорары имеют обыкновение взлетать до…
Ему хватило ума не провожать Фрэнка до двери. А десять часов спустя Фрэнка уже привезли в тюрьму, и регистрировавший его полицейский, оторвав взгляд от бумаг, спросил:
— А что, второго имени у вас нет?
Нет. Только приделанные к фамилии римские цифры: Фрэнк Темпл III, последний в роду, наследник двух героев войны и одного убийцы.
Его отвели в камеру и оставили там наедине с мыслями об отце, Торпе и полученном им сообщении. Да, о сообщении. Из памяти телефона Фрэнк сообщение стер, однако прослушивать его заново никакой необходимости не было, потому что оно уже въелось в его мозг и, пока Фрэнк дожидался наступления утра, воспроизвелось там раз десять.
