— Нюша, я устала!
— И что? Думаешь я не устала? Я и без того твою корзину тащу, что мне и тебя саму на закорках переть? Не хотела я тебя брать, нет, ведь, напросилась. Теперь топай, не отставай. Слышь, девчонки куда ушли?
— Поаукать бы…
— Я те поаукаю! Тебя мигом аукалка уведёт.
— Это как?
— А вот так. Зааукаешь без дела, а она тебе из-за кустов тоненьким голоском ответит: «Ау!». Ты подумаешь, это свои, и пойдёшь к ней, а она отбежит в сторонку и снова: «Ау!». Так и заведёт тебя к лешему или в няшу к кикиморе, а то, к медведю в берлогу — сиди и не скучай.
— А почему девки аукали?
— Они большие, им можно. А ты ногами-то шевели, в лесу из-за тебя ночевать — охоты нет.
— Нюша, не могу больше! Хоть руку дай!
Нюша остановилась, опустила на траву обе корзины: свою — полнёхонькую, и Катькину — с брусникой едва на четверть. Сердито отёрла с потного лица налипшую паутину.
— Ишь, чего захотела, за ручку тебя взять. А корзину твою в зубах потащу? И вообще, по лесу за руку ходить нельзя — заруча утащит.
— Какая заруча? — прошептала Катюшка.
— Вот этого не скажу. Кто заручу видал, тот уже ничего не расскажет. Ладони у заручи деревянные, на них шипы растут, как на свороборине или ежевике. Только попробуй по лесу с кем-нибудь за ручку пройтись, так заруча и вцепится, не оторвать. Куда она тебя утащит, что сотворит, никто не знает, но косточек твоих и ворон не отыщет. Вишь, вон, летит чёрный, смотрит за тобой.
Катюша испуганно поглядела на небо. В деревне ворона редко увидишь, над деревней кружат ястребы, плачут по-детски, высматривают цыплят. В лесу ястребов мало, здесь чаще летает ворон. Шорхает о воздух крыльями, негромко произносит: «Кра-кра!». Только попробуй, умри под сосной — спустится и начнёт клевать глаза.
Нюша стащила с головы платок, принялась связывать ручки корзин, чтобы можно было нести, перекинув через плечо.
— Чего встала? Вперёд иди, а то опять будешь на месте топтаться, а мне с грузом на плече, тебя ждать.
— Куда идти?
— Вот же тропка. По ней и иди.
— Я боюсь. Там заруча караулит.
— Ты там не бойся, ты меня бойся. Сейчас сорву стрекавину, да по ногам — галопом поскачешь.
Катюша сарафан одёрнула, ноги прикрыть, и бегом припустила по тропке. Забежала за куст, дух перевела. Куда теперь? Дорожка вроде и есть, вроде и нет её. Раздваивается на тропочки, и обе несерьёзные, как нехоженные. Прошла чуть дальше — вовсе нет пути, ни вперёд, ни назад. Нюшу бы кликнуть, да боязно. Шагнула уже безо всякой дороги и остановилась, разиня рот, словно цыплёнок перед лисьей мордой. Со старой ели свисало что-то замшелое, тянуло корявую лапу, усаженную иглами шипов:
— Дай ручку, девочка…
— Ой! — попятилась, закрываясь рукавом от страшного.
— Ой! — послышалось за кустами. — Ау! Ау!
Кинулась назад, но там тоже:
— Ау!
— Урм! — рыкнул в чащобе медведь.
— Кра! — подтвердил ворон, высматривая, пора уже спускаться или ещё погодить.
— Нюша-а!.. — закричала Катя и помчалась, не разбирая дороги.
На полянку выскочила, а там Нюша злая-презлая. Счастье-то какое!
— Вот она где! Я вся изоралась, тебя ищучи.
— Нюшенька!
— Что Нюшенька? Давай руку, пошли домой.
Катюшка подбежала, ухватилась за Нюшину руку. Ладонь у сестры крепкая, деревянная, прорастает изогнутыми шипами.
