Витька Вихров с детства отличался задиристым характером. Если в озорных детских играх назревал конфликт и Витькина сторона оказывалась в меньшинстве, он выходил впереди своих товарищей, вызывая соперников на бой. И он всегда бил первым. Это принесло ему славу первого драчуна и забияки в его родной рабочей слободке при большой железнодорожной станции.
Отца Витька не знал, он сгинул где-то ещё в Гражданскую, до Витькиного рождения. Жили они вдвоём с матерью в небольшом деревянном домишке, доставшемся матери от её родителей.
Несмотря на неспокойный характер, Витька не стал связываться с привокзальной шпаной — не нравились ему ни воровство, ни лихие ночные грабежи. После окончания семилетней школы он поступил в училище ФЗО, а затем пошёл работать в вагонное депо.
В армию Витьку призвали сразу после Финской и за год до начала Великой Отечественной войны. В армии красноармеец Вихров быстро освоился, приобрёл в части, где служил, много друзей, уважение командиров и вскоре стал неплохим пулемётчиком. Его хотели направить на курсы сержантов, но тут началась война.
Воевал Виктор хорошо, отличился в зимних боях, стал командиром отделения. Ротный хотел представить молодого бойца к медали «За отвагу», но ротного убили, а полк переформировали. Весной их полк попал в окружение, и почти весь полёг в густых лесах и некстати оттаявших болотах.
Виктора, раненного в голову и грудь, захваченного вражескими автоматчиками, ввели в блиндаж немцев. Холёный офицер, тщательно подбирая русские слова, начал допрос:
— Твой имя, звание, номер части? Имя командира? Сколько зольдат? Отвечат бистро, швайне!
— Сам ты шваль, — прохрипел Виктор и сплюнул кровь на блестящий сапог фашиста.
Истратив на это последние силы, солдат упал на подломившиеся колени. Немец зло пнул его сапогом в лицо. Двое вражеских солдат схватил Виктора за руки.
Офицер злым лающим голосом отдал команду и махнул перчаткой. Вихров понял, что его расстреляют, но не прямо здесь, а скорее всего за вражескими траншеями, возле болота, где его утром и схватили фашисты.
Немцы выволокли Виктора из блиндажа и, не дав отдышаться, повели к синеющему вдалеке редкому лесу. Тут из бокового хода траншеи солдат кто-то окликнул — видимо, их командир. Один из немцев, выпрямив грудь, ответил:
— Яволь! — и поспешил на зов.
Другой, коренастый коротконогий автоматчик в надвинутой на лоб каске, ткнул пленного стволом в бок и повёл дальше, к невысокому обрыву у болота.
Виктор еле доплёлся эти последние десятки метров. Немец то и дело подгонял его руганью и тычками. Нестерпимо болела голова, из простреленной груди сочилась и хлюпала кровь. Но желание выжить было сильнее всякой боли. У края обрыва Виктор остановился, постарался унять дрожь в теле, оглянулся на немца:
— Эй, фриц, дай закурить напоследок! — сказал он потрескавшимися губами с вызовом.
— Вас хаст ду? Шнеллер![1]
— Курить, говорю, дай, бестолочь лупоглазая!
Виктор сгорбился, прижав руку к груди.
Немец попался уверенный в себе и потому глупый. Он шагнул к пленному и поднял автомат для удара. Виктору только этого и было нужно. Резким ударом он сбил с ног фашиста, перехватил оружие и выпустил короткую очередь в лежащего врага.
Медлить было нельзя, и Виктор бросился к спасительному болоту. Первая пулемётная очередь из ближней стрелковой ячейки была неприцельной — немцы не ожидали такой наглости. А от других вражьих пуль русский солдат ушёл, умело прикрываясь обрывом, деревьями, кочками, спасительным холодным туманом.
Два дня Вихров шёл на восток. На его счастье, наши войска в это время нанесли контрудар. Виктор вышел к своим, попал в медсанбат. Однако сразу же после санбата бдительные органы его арестовали как возможного дезертира и пособника оккупантов. Окруженцев, в числе которых оказался и Вихров, отправили в сортировочный лагерь.
В этом лагере большинство контингента составляли военные, совершившие те или иные преступления, и люди из освобождённых от фашистов областей. В первую же ночь в лагере к Виктору, едва оправившемуся от ран, подвалили блатные. Скорее всего, это была воровская шайка из только что освобождённого города.
— А вот ещё один фашистский прихвостень! — блестя фиксой в наглой ухмылке, говорил молодой вор, в упор глядя на Виктора. — Мы там страдали за товарища Сталина, за народ. А ты там фрицевский хлеб жрал с шоколадами, ихних барышень щупал? А-а, гад!
Вор выхватил из рукава тонкую заточку, но Виктор ловким движением выбил её. Другие блатари тесным кольцом окружили их. Конечно, новичка следует проучить и указать место, а если у него есть что-то более-менее ценное, то и обобрать его. Но новенький оказался не из робкого десятка.
— Ты что туфту гонишь, фиксатый?! Не был я предателем и не буду. А то, что мы отступили перед врагом и друзья мои погибли, а я нет, — значит, мне судьба такая — дальше бить фашистов!
И Виктор ударил первым. Снова, как он привык с детства. Сейчас же вся свора блатных набросилась на него. Началось жестокое избиение.
— Полундра! — закричал кто-то из армейских. — Наших бьют!
В бараке началась всеобщая драка. Но уже распахнулись двери и ворвались вохровцы с винтовками:
