Два дня дождь не останавливался ни на минуту. Свинцовые облака монотонно роняли на землю холодные капли, осенняя степь смиренно принимала влагу.
Кургузые мазанки маленькой деревеньки смотрели на мир пустыми глазницами покосившихся окон. Дождливая осень заполнила все без остатка. Урожай был давно убран, улицы опустели. Селяне выходили из своих домов лишь для того, чтобы утром выпустить скотину в стадо, а вечером загнать ее во двор.
Наконец небо устало, и дождь закончился. Ранним утром в густой туман выпустили коров. Резкий голос кнута разрывал рассветную тишину и гулким эхом отзывался в сыром воздухе. Кнут говорил все дальше и дальше. Светало. Из-за толстого покрывала тяжелых туч лучи солнца с трудом пробивались к земле.
Около двенадцати часов из деревеньки вышла тощая серая в яблоках лошаденка, запряженная в телегу, правое переднее колесо которой, каждый раз завершая полный оборот, издавало скрип, напоминавший сдавленный стон. Лошаденка шла, лениво переставляя ноги. Копыта тяжело отрывались от земли и возвращались к ней, словно невидимый магнит притягивал их к сырой глине. Дорога медленно поднималась в гору. Под уздцы лошаденку вел старичок в распахнутом коротком овчинном полушубке. За телегой шли восемь человек, одним из которых был мальчик лет пяти. Рядом с ним, держа сына за руку, шла его мать.
На телеге везли гроб, обитый голубовато-лиловым позументом. На протяжении всего пути от деревни до кладбища траурная процессия не проронила ни звука.
На лицах взрослых была скорбь. Обычная скорбь, когда хоронят человека.
Даже ребенок понимал, что сейчас не время для разговоров.
Поднявшись на гору, лошадь прошла вдоль невысокого забора и остановилась возле ворот старого кладбища. Четыре мужичка подошли к телеге и взяли гроб на руки. Мимо неровных рядов крестов его пронесли на плечах к вырытой вчера могиле и поставили на два некрашеных табурета. Селяне прошли за гробом, но близко к могиле подходить не стали. Кладбищенский сторож, ветхий старичок, сгорбленный, с седой бородкой, опираясь на клюку, медленно подошел к односельчанам и перекрестился.
Священник открыл потертый требник и начал монотонно читать печальные строки панихиды. Селяне стояли, чуть склонив головы.
— Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, рабу твоему новопреставленному…
Все, кто стоял на кладбище, перекрестились.
— …в месте злачном, месте покойном и сотвори ему вечную па-а-мять… — продолжал тянуть священник.
Закончив скорбный обряд, священник благословил пришедших на кладбище и, развернувшись, не торопясь пошел прочь, не дожидаясь, пока гроб опустят в могилу. Старик в полушубке вернулся к лошади и принес вожжи. Те же четверо, что несли гроб от телеги к могиле, принялись за дело.
— А почему гроб-то закрытый? — спросил сторож.
— Говорят, ему голову отсекли… — тихо сказал один из мужичков. — На второй день, как преставился.
— Говорят… — сказал второй.
— Вона как… — подивился сторож.
— Да что голову-то, — вмешался третий, — его только осиновым колом убить можно.
— Он, чай, не упырь, что его колом-то протыкать, — возразил второй мужик.
— А кто же он? — спросил сторож.
— А Бог его знает, — ответил второй. — Родился здесь, в гимназию в волость уехал. Писатель, говорят, был известный. В Петербурге даже жил. А боле ничего не известно. Воля его последняя была, чтоб на родине похоронили.
Гроб, опоясанный вожжами, приподняли. На какое-то время он завис над ямой, покачиваясь на вожжах, а затем медленно стал опускаться вниз.
— А зачем ему голову отсекли? — шепотом спросил ребенок, услышавший разговор взрослых.
— Не знаю, сынок, — ответила мать, осеняя себя крестным знамением. — Может, и не отсекли вовсе. Мало ли что люди болтают.
Гроб коснулся земли и замер на дне могилы. Из-под него вытащили вожжи.
Каждый из стоявших на кладбище по очереди подошел к могиле и бросил в нее горсть земли. Та гулко отзывалась, падая на крышку гроба. Вскоре землю уже бросали лопатами.
Подровняв со всех сторон холмик, старичок, что вел лошаденку, отошел к своим односельчанам и, тяжело вздохнув, оперся на лопату. Постояв в тишине какое-то время, он выпрямился и надел шапку. Еще раза три перекрестившись, люди развернулись и пошли с кладбища прочь.
По Москве всегда ходило множество разных слухов. Одни были отражением реальных событий, о которых городские власти предпочитали умалчивать, другие — обычные «легенды», которые придумывали люди, пытаясь объяснить то, чему они не знали объяснения. Обывателя всегда пугало непонятное.
Вот уже несколько лет по городу ходила история о том, что один очень богатый господин, меценат, почитатель театра и литературы, коллекционирует черепа великих людей: писателей, актеров, ученых, мыслителей. Это само по себе способно вселить ужас в умы обывателей, но однажды этот господин заполучил в свою коллекцию череп человека, чья судьба и смерть до сих пор представляют собой странную череду непонятных и необъяснимых происшествий. Произведения Никольского рассказывали о том, чего обычный человек не мог ни знать, ни выдумать. Если только он не продал душу дьяволу. Почти сразу же в Москве начали твориться жуткие вещи. Десять человек из тех, что находились в услужении у мецената, лишились рассудка. И несмотря на то, что он щедро платил, никто из москвичей не хотел идти к нему на службу. Именно поэтому нового кучера и повара пришлось выписывать из провинции.
