Если я еще немного задержусь в пещере
Я всего этого не помню. Слишком маленькая была, даже до подоконника не доставала. Поэтому стояла на стуле у распахнутых окон и смотрела, как мимо плывет город. Дело было утром 4 ноября 1966 года, Арно прорвала дамбу и затопила город. Мы жили в доме, повернувшемся спиной к реке, в нескольких метрах от моста Сан-Никколо. Вода унесла нашу машину и все содержимое подвала, но нам повезло: грязная жижа не проникла в комнаты[1].
В домах Флоренции видны отметины, оставленные рекой за те два дня, пока не схлынула вода. Несмотря на побелку, на стенах продолжает упрямо проступать темная линия. Есть и другие следы. Навеки забившиеся электрические розетки, скрипучие деревянные полы, доски которых, вспучившись от воды, так и не стали ровными, как прежде. Раз и навсегда перекосившиеся и отказывающиеся закрываться двери.
На стенах многих зданий есть отметки об уровне воды. Сотни табличек, гласящих: досюда доходила вода в тот день… До некоторых из них я с годами почти стала доставать. Сейчас, вытянув вверх руки, я могу до них дотронуться. Это самые дальние от реки здания, куда волна докатилась, уже ослабев. Когда я бываю здесь теперь, то словно вхожу в лифт здания, где жила в детстве. Кажется невероятным спокойно нажимать кнопку шестого этажа, когда-то казавшуюся недосягаемой.
Там, где жили мы, у самой Арно, вода поднялась почти на пять метров. Бурля и клокоча, она уносила машины, мебель, деревья, мертвых животных, велосипеды, товары из магазинов, железные ставни которых высадил могучий поток. Наводнение не бывает медлительным, и площади не враз превращаются в тихие ирреальные заводи. Наводнение — это гигантское ведро воды, выплеснутое на город, цунами, с неистовой слепой силой сметающее все преграды на своем пути.
Светловолосая девочка стояла у окна, а мать придерживала ее за платье. Внизу бурлила волна, по ней плыл лежащий на боку город. Словно что-то приключилось с перспективой, и, чтобы ее исправить, приходилось склонять голову набок или класть ее на подушку Город в то утро был как сон лежащей в кровати девочки.
Реки иногда бывают тихими. В некоторых городах они почти незаметны. Иногда они так извиваются, что топография города лишь вторит их причудливому рисунку. Арно — река волевая и прямолинейная, она рассекает Флоренцию надвое словно взмах сабли, и это самое важное административное деление города. Он состоит из двух частей; они называются Diquaddarno и Diladdarno — по эту и по ту сторону Арно.
Я уже много лет не живу во Флоренции, но часто здесь бываю. Приезжаю поездом с юга и маршрут знаю на память. Мне не нужно сверяться с часами, чтобы понять, что мы подъезжаем, не нужно смотреть в окно. Я знаю, когда пора складывать вещи в сумку, снимать с крючка пальто. Когда следует потеплее закутаться, потому что я снова на севере, или одеться полегче, если лето, потому что летом во Флоренции печет не на шутку.
Сигналом мне служит темнота. Между Римом и Флоренцией много туннелей, мы, сотовое поколение, хорошо это знаем. Но этот, последний перед вокзалом Санта-Мария-Новелла, отличается от других. Он кажется бесконечным. Когда истекают те несколько секунд в темноте, к которым наш организм привычен, начинаешь испытывать легкое беспокойство, даже если читаешь или слушаешь музыку, — реагирует само тело. Ты поднимаешь голову, озираешься, толком не понимая почему. Натужно вызревает в голове и всплывает на поверхность мысль: когда же кончится этот туннель? Опережая приступ паники, за окном вновь возникают поля.
Баньо-а-Риполи, теннисные корты флорентийского клуба "Матч-Бол".
Кажется, будто попасть в город, по крайней мере с южной стороны, можно только преодолев неведомое пространство. Словно всем путникам завязывают глаза, чтобы они потом не нашли дорогу. Флоренция — там, где кончается тьма.
На одной из страниц дневника Филиппо Де Пизиса (приведенной у Джованни Комиссо[2] в книге мемуаров "Моя дружба с Де Пизисом") рассказывается о собаке из грота в Поццуоли[3]. Смотритель каждый день устраивал там представления для туристов: заставлял собаку надышаться углекислого газа, и она, исполнив безумный танец, падала на землю как подкошенная. Мой город, пишет художник, для меня как тот грот. "Я как шальной шатаюсь по улицам, пробую все средства, чтобы избавиться от воздействия его воздуха. Каждый уголок заражен. Кто приезжает сюда, сразу же чувствует, как его одолевает вялость и сон. Все теряет краски в пустоте времени; если я еще немного задержусь в этой пещере, у меня даже не останется сил бежать прочь”.
Временами я спрашиваю себя, вправду ли я отсюда уехала.
Когда я была маленькой, я хотела всегда "быть тут".
В детских головах благодаря врожденному инстинкту самосохранения моментально формируется страх быть брошенными. Поэтому они не спят, приходят в отчаяние, если их оставляют в комнате одних. Они знают, что держатся на единственном гвоздике, выступающим из пустоты, и этот гвоздик — их родители. И они цепляются за него изо всех сил.
Становясь взрослыми, мы попадаем в паутину отношений и знакомств, обязанностей, планов и всю оставшуюся жизнь мечтаем из нее выбраться, однако без нее мы ничто. Именно этот адский гнет ответственности гарантирует нам, что мы живы, это свидетельство нашего существования. Память и привязанности, обиды, желания, интересы. Люди и вещи, друзья, возлюбленные, одноклассники, дантист, инструктор по йоге, домработница, работодательница, автомеханик, а еще контракты, счета, госпошлины, квитанции, эсэмэски, детализированные отчеты, рецепты на лекарства, чеки, желтые квадратики стикеров, беджи участников конференций, сообщения на автоответчике, номерные знаки, гостиничная бронь, клубные карты, электронные адреса, фотографии.
