Александр Гембицкий
Выздоровление
Дуэль
С утра льет безнадежный дождь. Легкими, приглушенными каплями в нервозном ритме отстукивает свою беспорядочную дробь, разнося эхо до самой выси. Тугой пеленой создает бесконечный календарь пустых белых страниц, бегущих мерно вспять. Тоскливо. Пробираешься через сорвавшееся в бездонность небо с чувством своего каждодневного падения, во время которого все же остается грусть, безбрежная, доводящая до исступления. Все вокруг -- стена неземной, потусторонней, ненормальной серости, в которую по малейшей частице отходит вся отравленная душа, покуда не растает там полностью. И на какие-то минуты затихает пожар, а прозрачная стая рушится на землю, гонимая непонятым ветром. Ожившие камни, возымевшие вдруг зеленые глаза, алчно, вожделенно таращатся в небеса, и тоска по непреступному раю рушить их силу и твердость, заставляя от слабых ударов капель превращаться в ничтожную пыль. И города больше нет. Впервые покорившись чему-то свыше, он лег блестящим асфальтом под теперь уже покорные ноги, превратился в дорогу, перешедшую и вскрывшую человеческие вены. Потихоньку к серому примешиваются более темные тона, и мир без единой звездочки готовится к встрече с бесконечной ночью. В такие секунды усталое воображение раздражается до невозможного предела, и новая доза неземной, вечной тоски, переполняет границы граненого стакана. Облаков уже не видно, и лишь каким-то предчувствием встрепенувшейся, настроившейся души можно уловить всю тяжесть и опасность нависшего над головой существа, полного седины и нежных голосов потусторонних ангелов. Здесь же их не слышно. Здесь свои, более родные, малым худым ростом своим дотянувшиеся до малой выси - еще не открывшиеся миру святые цветы. И умиротворенный белый ветер грустно прохаживается по лицу и глазам, ежеминутно заглядывая в душу и каждый раз с ревом вырывался оттуда, забирая с собой комья, отравившейся ненавистью и предательством, крови. Добивает усталость, и желчь изливается в чистые лужи, развращая ту параллельную высоту, называемую раем. Время злыми счетами отстукивает последние жизни, разбавленные водой и печалью. Им еще что-то осталось... А меня больше нет.
Дыхание. Наивная привычка к жизни. Сижу и чувствую, как ухожу, как подхваченный на грязно-серые крылья какого -- то безразличного, безликого существа, я прохожу через грубые слои вашей атмосферы и по каким - то причинам все еще поглощаю в себя лед этого воздуха. Смешно и странно. Меня больше нет, а, впрочем, ладно, не будет завтра, и все же я чувствую, как уже мчусь, пролистывая, проглатывая последние страницы, с каким-то пошлым оттенком желтеющих газет. Вдыхаю в себя последние блики жизни и ни о чем не жалею. Они приходят ко мне каждый день и пластами накипи, мерзкими тенями ложатся на мои и без того темные окна. Честные люди, взявшие в израненные заложницы всю мою жизнь. А завтра дуэль... Моя дуэль- и меня больше нет, как и нет всего мира, созданного, похоже, моим нездоровым воображением. Ни любви, ни страха, ни этой тоски, ни этой страницы, ни этой дикой усталости. Вчера они пришли все и, как компетентное в таких случаях жюри, наблюдали мое падение, смотрели на мои всевозможные судорожные па. Но завтра этого не будет! Не умею стрелять, не хочу, не убийца. А теперь этот дождь: верный, вобравший в себя столько преданных лиц, и я каждый раз ухожу вместе с ними, целую их чистые следы и стремлюсь только к ним в их дали, где я свой. Туда, куда проходят лишь самые несчастные. Они приходят ко мне уже спокойные, высвобожденные, безразличные, и счастливыми образами святых становятся над моей почему -- то усопшей душой. Приходят и другие они -- спутники земные мои, проводившие меня до этой смертельно скучной комнаты, в которой давно пора ставить свечи по моей усопшей жизни. Дуэль. Теперь во мне мой богоподобный достиг грани, и я вместе с это белой плаксивой стаей мчусь к только что родившейся звезде предельного, последнего счастья. В какой то обманчивой дымке врезалась в бездонный купол выси белым, без примесей, стерильно -белым светом, и я, жалкий комар, пикирую на этот свет. Омываюсь лечебным, прозрачным душем, забирающим все мое существо. И не страшно, и не важно, просто хорошо. Прощайте... Вот он выстрел. Вот эта счастливая боль. И свет становится и липким и злым, а дождь все рвет последние безумные страницы, сплошные пустые страницы, все держит за горло мой дар Божий, мою Жизнь. Один за другим слетают с меня оборванные осенним ветром земные ярлыки: неплохо обеспеченный, работающий человек и все прочее, за что теперь уже нестрашно. И с каждой секундой я теряю все больше и больше вас -братьев моих, людей. Милая моя Саша, помнишь ли? Как вне жизни и смерти, в стороне от бесконечности, мы отдавали одному мигу всю долю вечного наших душ. Не строили небес на земле, а лишь были переполнены чем-то добрым, человечным. А потом ничего не стало... И каждый день пустота, схватившая меня изнутри за горло. Холод. Вечный холод, и только грусть, и только усталость. Все вы, кого я теперь с каждой каплей крови теряю. Мы все так устали, очень устали, и умирать мне не горько, не страшно. Мне нечего вам оставить, у моей жизни нет даже сюжета, лишь слова, вдруг хлынувшие глупым потоком, нашедшие выход в другие подзамочные сферы. И вот меня закопали. И вот они собрались, смотрят прямо мне в лицо, что -- то шепчут и бросают в размытую безнадежным дождем землю моей могилы милые святые цветы, ничего уже не значащие. Мы все просто очень устали. Устали. А ее, "Звезды последнего счастья" вовсе нет, как этот предсмертный мой дождь, самый рядовой, строевой, самый обыкновенный дождь. Мерзкий, липнущий, холодный. Никто никогда отсюда не уходит. Здесь я осознал все, как будто все чувства вмиг обострились, в миллион раз, стали способны охватить бесконечность. Вижу, как хоронят людей, как они, озлобленные на обманувший их звездный свет, разочаровавшиеся, понимают с ужасом, что нет ни Бога, ни Дьявола -- ничего, и лишь еще более узкое, душащее визгливое пространство - холод, самое страшное, безумный холод, разбивающий на осколки состарившуюся душу. Каждую секунду я слышу стоны убитых и убийц, проигравших свою вечную дуэль с чем -то непонятым, бесконечным, громадным. И я полюбил их всех, как полюбил каждого из вас, а потому я и есть ваш бог. Понявший, увидевший вас, ответивший любовью на убийство, совершенное каждым из вас надо мною. Иду вам извечно навстречу с утешеньем и миром. И каждую ночь, каждую страшную ночь, вижу лицо стрелявшего в меня. Плачущее, бледное, искаженное судорогами, убитое навеки. Столетия здесь проходят быстро, оставляя свои недолгие следы, которые будут съедены следующим звеном этой плотоядной цепочки. А мы... Мы все очень устали. Мы -- посторонние.
