«Скорый поезд Воркута – Сочи прибывает на третий путь… Стоянка поезда двадцать минут…»
Голос диктора был сонным и недовольным, будто поезд Воркута – Сочи вовсе и не должен был прибыть на вокзал точно по расписанию, а свалился ниоткуда, заставив диктора вынырнуть из дремотного расслабленного состояния.
«Наверное, хорошо им там, в поезде… – вяло подумала Варя, рассматривая некрасиво сломавшийся ноготь на большом пальце. – Едут себе из холодной Воркуты в теплый Сочи, с наслаждением предвкушают… И правда, вот бы оказаться в том поезде, в купе на нижней полке! Хотя можно и на верхней, какая разница… Проснуться от толчка вагона, который остановился, услышать далекий сонный голос диктора… И догадаться из своего сладкого спросонья – ага, вон в какой город прибыли… Большой город… Глянуть бы на него в окно, да неохота…»
Интересно, когда же она успела сломать ноготь? Наверное, когда вещи собирала, уходя от Максима. И не заметила, не до того было. Если б тогда землетрясение случилось или другой какой катаклизм, она бы тоже не заметила, наверное. Так все быстро и жестко произошло! Можно сказать, судьба сломалась, вся ее жизнь – разбилась вдребезги! А тут какой-то ноготь – подумаешь…
Варе никогда не приходилось проводить ночь на вокзале потому, что некуда больше идти. Бывало, слышала от других о таких вынужденных ночевках и вздыхала жалобно – бедные, мол, бедные… Но чтобы себя соотнести с этими «бедными» – такое и в голову не приходило. Но разве кому-нибудь приходит в голову что-то подобное, когда в жизни все хорошо, когда есть теплый дом и гарантированный бутерброд с маслом к завтраку? Когда живешь себе и живешь и не задумываешься ни о чем…
Выходит, надо было задуматься. Надо было предполагать, пугаться, искать запасные варианты. Но опять же – кто это задумывается о вариантах, когда жизнь течет счастливо и беззаботно, обещая впереди еще больше счастья?
Но теперь-то, теперь… Зачем об этом думать? Только себя убивать. А она, Варя, и без того убита. Причем убита дважды за день. Если предательство можно считать убийством, конечно. Неожиданное предательство, будто нож в спину.
Краем глаза она увидела, как по проходу медленно бредут двое мужчин в форме, и вжалась испуганно в сиденье, сунув руки в карманы ветровки. И в самом деле, а если к ней подойдут, попросят билет показать? Что она им станет объяснять, если никакого билета нет и в помине? Что ей ночевать негде? Ну да, ага… Они только этого ответа и ждут, чтобы попросить ее пройти на выход… Интересно, какой умник придумал это правило? А если, допустим, человеку и в самом деле ночевать негде? Хотя бы одну ночь – почему нельзя-то? Одну-единственную ночь, может, самую отчаянную в жизни…
Наверное, нельзя делать вид, что она боится. Наверное, надо сесть прямо, расслабить лицо и изобразить на нем безмятежность. Или хотя бы накинуть на него тень обреченности и усталости от долгого ожидания. Да, пожалуй, что так… Наверное, обреченность выглядит достоверней безмятежности. Пусть полицейские думают, что она транзитная пассажирка, волею судеб застрявшая на вокзале.
Наверное, все-таки Варя переиграла – то ли с обреченностью, то ли с безмятежностью. Не сориентировалась в промежуточных оттенках. Потому что один из полицейских прямиком направился к ней с явной готовностью задать свой сакраментальный вопрос…
– У вас есть билет, девушка?
– Нет… У меня нет билета.
– Но без билета находиться на вокзале в ночное время не положено… Ничего не поделаешь, такие правила…
– Да, я знаю. Я сейчас уйду, извините.
– А вам что, ночевать негде? Можем проводить вас до привокзальной гостиницы, хотите?
– Нет, не надо в гостиницу. Все равно у меня денег нет.
– Как же так, девушка? Может, и документов у вас никаких нет?
– И документов нет. То есть они есть в принципе… Но с собой нет.
– А прописаны вы где?
– У меня все в порядке с пропиской, правда. Извините, я пойду…
– Куда вы пойдете?
– Домой пойду… По месту прописки.
– Точно?
– Да. Точно. Если нельзя ночевать на вокзале, я уйду.
Варя торопливо поднялась с места, и на лице полицейского отобразилось нечто вроде удивленного смятения – не ожидал такой быстрой реакции, наверное. Ожидал, что она будет канючить, плакать, просить. А чего просить-то? Нельзя так нельзя… Можно и уйти, по улицам побродить остаток ночи. Ей уж теперь все равно, куда свою душеньку неприкаянную приспособить…
– Господин полицейский… Или как вас там… Товарищ милиционер… Что ж вы молодую девушку в ночь прогоняете, так же нельзя! – услышала Варя за спиной возмущенный мужской голос и обернулась, движимая автоматическим любопытством – кто это, интересно, вдруг решил за нее заступиться?
Защитником оказался деревенского вида дядька, плотный, краснощекий, с розоватой блестящей лысиной. Добрый дядька, наверное. Надо бы подойти, спасибо сказать… Да ладно, обойдется. Она же не просила заступничества, вот и не надо… Ей теперь вообще ничего не надо. Ей теперь все равно. А пропадать и без лишнего заступничества можно. Так даже лучше. Чтобы вообще – ничего…
– Нет, что же это такое, гражданин… Товарищ… Как вас там теперь называют, не знаю! Что же вы делаете, а? Как вам не стыдно? – продолжал возмущаться дядька. – Это же превышение полномочий, между прочим! Сейчас не те времена! Вон сейчас на каждом углу рапортуют, что не человек живет для государства, а государство старается для человека! Вам разве вокзальной скамьи жалко? Что от нее, убудет за ночь, от этой скамьи? А вы… Это же произвол настоящий…