…Кто-то лил на нее молоко, прохладное и белое, и оно стекало по телу, пенилось, набегало волнами и воланами, ложилось вокруг ее ног кружевом… Это было так приятно! Жара стояла удушающая, и потоки молока, струясь по ее телу, охлаждали разгоряченную и влажную кожу, которая болела и просто лопалась от зноя… Юля застонала от удовольствия.
Застонала и открыла глаза.
– …Опять ты! – проговорила Юля губами, сухими от жажды и отвращения.
– Я тебе только добра хочу, – тихо ответила Колдунья, обтирая ее лицо и грудь прохладной тряпочкой, смоченной чем-то пахучим.
Вот отчего ей приснилось молоко, спасительно текущее по телу!
– Подкрепись, – Колдунья протянула ей глиняную чашу с двумя ручками.
В неверном свете свечи в чаше поблескивало густым и зеленоватым, как болото. Юля оттолкнула чашу.
– Дай пить!
– Нет. Сначала супчику, – ласково ответила колдовка, приставляя чашу к губам Юли.
Она была мерзкая. Вся в черном, и одежку она не меняла последние лет сто, пожалуй: от нее разило потом, застарелым и прокисшим, и всеми запахами кухни сразу, жареным луком, рыбой и прогорклым маслом. Лицо ее казалось большим и грубо сделанным. Вполне можно было подумать, что это переодетый мужчина, если бы не голос, обычный женский и даже не особо противный, как ни странно.
Только чтобы поскорее избавиться от колдовки, Юля, морщась, выпила супчик. Он был пряным и острым и немного горчил.
– А теперь компотик, – довольно произнесла Колдунья и протянула ей эмалированную кружку.
Юля уже знала: как только она выпьет «компотик», то ее сознание снова помутится. Оно и сейчас, вырвавшись из-под действия снадобий Колдуньи, было нечетким… И все же она помнила: с тех пор, как она здесь, ее перестали бить. Да и то, зачем ее бить, если она постоянно вырубается? Значит, рассудила Юля, в ее интересах выпить это снадобье и отключиться. Тогда ее точно не тронут!
Она послушно подставила губы под «компотик».
– Вот и умница… – донесся до нее голос колдовки, и Юля раньше, чем сделала последний глоток, отключилась.
…Нет, это вовсе не молоко! Это молочно-белая, пенная и невесомая ткань ее свадебного платья! Это оно струится по телу, ложась воланами у ее ног… А рядом стоит Гарри. Такой потрясающий, такой роскошный, в своем серебристо-сером костюме с белоснежной шелковой рубашкой!
«За кавказца замуж выходит девка!» – вдруг донесся до нее шепот из толпы.
«Убогие, вы «кавказцев» только на рынке и видели! – думала Юля. – А мой Гарри большой и красивый, нежный и страстный, мужественный и щедрый – вы таких сроду не встречали! И от зависти уже полопались! Вам бы самим такого, да не светит, и теперь шипите злобно: «Кавказец»!»
Юле захотелось им резко ответить, что, мол, везде есть хорошие люди, и везде есть жлобье вроде вас!
Но она не стала. Ведь это была ее свадьба! Прекрасная, сияющая, радостная! Зачем ее портить, вступая в бессмысленные споры с жлобьем?
…Тетенька, перевязанная лентой, что-то спросила.
– Извините… – растерялась Юля. – Можно повторить?
Женщина в ленте улыбнулась снисходительно, добродушно: невеста была такой юной, еще совершеннолетия не достигла, – немудрено, что девочка растерялась!
Юля словно поймала ее мысли и тоже улыбнулась снисходительно: для того, чтобы их поженили, Гарик достал каким-то образом справку, что Юля беременна! Мама ее, видя их неземную любовь, не возражала, а папа… Он уже давно куда-то делся, так что спрашивать его мнения не пришлось.
– Согласны ли вы стать супругой Гарри Балатарова? – торжественно повторила женщина в ленте.
– Согласна, согласна, согласна! – Юля даже немножко подпрыгнула: ей захотелось немедленно закружиться в танце с Гариком, смотревшим на нее отчаянно влюбленными глазами.
– Именем закона, я сочетаю вас…
И, наконец, они полетели в вальсе – чудесном, великолепном, страстном танце. И ее прохладное платье летело, словно крыльями обнимая Гарри, а он сорвал с себя серебристый пиджак, и его белая рубашка льнула к ее белому платью, и они кружились в вальсе, – светлый сияющий смерч, – заставляя толпу расступаться…
