…Итак, я оставляю позади
Под этим серым неприглядным небом
Дурман фиалок, наготу гвоздик
И слезы… вперемежку с талым снегом…
В.Высоцкий
Серое море тяжело дышало, перекатывая плоские бугры волн. Суденышко под грязно-бурым косым парусом то приподнималось на очередной свинцовый бугор, то съезжало вниз, чтобы затем вновь, тяжко кряхтя, начать очередной подъем…
Ингви пробрался на корму, где стоял у руля старик-шкипер. Передвигаясь по палубе, он постоянно хватался за что-либо руками, инстинктивно ища опору на шатком настиле. Экипаж корабля в этом совершенно не нуждался. Островитяне, на суше казавшиеся жалкими худосочными доходягами, в море сказочно преобразились — теперь они были ловки и уверенны в движениях. Их фигуры выглядели не тощими, а жилистыми. Даже старый хромой Рунгач, казалось, забыл о больной ноге, стоило лишь исчезнуть на горизонте темной полоске берега.
При виде пассажира старик радостно оскалился, показывая белесые десны с гнилыми обломками (почему-то он с самого начала проникся к Ингви приязнью), и вновь принялся описывать предстоящий маршрут, тыча кривым черным пальцем в набегавшие валы. По его словам выходило, что путь займет не меньше недели — если ветер будет благоприятствовать. Ингви попытался выяснить, как шкипер ориентируется в открытом море, где нет никаких примет, но не добился ничего — то ли потому, что плохо понимал своего собеседника (объяснялись они на жуткой смеси общего с диалектом островитян, дополняемой совершенно дикой жестикуляцией старика), то ли тот просто не мог объяснить. Или не желал открывать секрет…
Поговорив со шкипером, демон двинулся обратно в свое «логово», как он окрестил единственное более-менее сносное помещение на судне, предоставленное гостям. Там он выслушал очередную порцию жалоб Ннаонны на трудности с отправлением кое-каких нужд под хихиканье Фильки и визг оселка Кендага, которым тот — как всегда — правил какой-то кинжал, которых у орка имелось огромное количество. Любой из клинков был остер как бритва, но Кендаг постоянно находил в них какие-то изъяны. Отмахнувшись от нытья вампирессы, Ингви зарылся в кучу тряпья и задремал… Путешествие обещало быть скучным…
На четвертый день плавания Ингви, выглянув поутру из «логова», обнаружил, что погода существенно изменилась. Стало заметно теплее, сплошная мрачная пелена туч расслоилась на отдельные неопрятные лохмотья и в прорехах сияла лазурь — такого праздничного, такого чистого цвета небо бывает только на юге. Вместе с тем ветер стих и суденышко замедлило ход… Ингви пробрался на корму и Рунгач, еще более радостный чем прежде, объяснил ему, что корабль уже в «море Архипелага», «теплом море», «добром море» — то есть теперь под ними — воды теплого течения, которое омывает и родные острова шкипера. А значит, Рунгач все равно что дома… Правда, ветры здесь гораздо слабее, чем в чужих северных морях — а стало быть и пойдут они теперь не так ходко…
Беседу прервали крики и визг, завершившиеся тяжелым шлепком грузного тела о воду. Оказалось, причиной шума была Ннаонна. Надо сказать, что простая конструкция парусника контрабандистов не предусматривала никакого гальюна — и девушке приходилось, как и всем прочим, приседать над бортом. Естественно, она старалась не попадаться никому при этом на глаза, но тут ее подстерег за этим занятием помощник Рунгача — единственный толстяк среди островитян. Он позволил себе подскочить к вампирессе и с ухмылкой протянуть руку по направлению к пассажирке. Что случилось потом — он не смог объяснить и сам. Во всяком случае, опомнился нахал уже в воде. И пока земляки с хохотом и прибаутками втаскивали его на борт — пунцово-красная Ннаонна скрылась в каюте… Моряки принялись шлепать толстяка по мокрым плечам, выясняя, не прыгнул ли он нарочно к рыбам, ибо они более благосклонны к его ухаживаниям, нежели эта девица и прочее в таком духе. Всеобщее веселье прервал крик впередсмотрящего с мачты — тот тыкал рукой куда-то на восток. Глянув в указанном направлении, Рунгач пришел в дикое возбуждение — принялся хлопать себя по ляжкам (бросив ради этого занятия руль), вопить и гримасничать. Ингви с трудом разобрал между непрерывными «ай-вай» и «ой-вой», что на горизонте — корабль. Он принялся выспрашивать у старика, что же такого волнующего в этом факте. Минут десять спустя он все-таки смог вытрясти из разошедшегося контрабандиста, что корабль слишком велик для парусника островитян, а в такое время года в открытом море ходят лишь контрабандисты и морские разбойники — стало быть, корабль принадлежит именно последним. И если те заметили судно Рунгача — то не преминут погнаться за ним. И настигнут. Почему? Потому что ветер слаб, а они идут на веслах. Если под парусом от них можно уйти, то в штиль спастись не удастся. А ветер слаб и вот-вот стихнет вовсе…
* * *
Дико вопя и корча страшные рожи, Рунгач вновь навалился на руль. Его соотечественники, повинуясь приказам старика, бросились к парусам и веревкам, назначение которых даже любопытный Филька отказался в свое время понимать. Совершенно беспорядочная, на первый взгляд, суета возымела, тем не менее, действие — парусник развернулся в сторону от замеченного на горизонте судна и вроде бы даже ускорил ход. Несколько часов весь экипаж хранил угрюмое молчание, столпившись на корме и не сводя глаз с маячащего вдали силуэта, в котором уже можно было рассмотреть прямоугольник чужого паруса. Наконец толстый помощник шкипера процедил несколько слов и сплюнул за борт. Словно по команде моряки затараторили наперебой — однако теперь в их говоре не было задора и легкомысленного веселья. Все было понятно и без перевода. Силуэт на горизонте не только не отставал, но даже заметно приблизился — то есть судно контрабандистов заметили и упорно преследовали, ибо корабль морских разбойников под широким прямоугольным парусом также сменил свой первоначальный курс…
